Наум Исаакович придержал меня за руку, нахмурился и помотал головой, чтобы я оставался на месте, после чего вошел в гостиную. Следом за ним прошмыгнула Кэрри, а я так и остался торчать в дверях, будто выполнивший задачу слуга-провожатый. Завидев Кауфманов, Гертруда и ее новый друг в изумлении выпучили глаза, но уже через секунду взорвались таким хохотом, что в оранжерее за моей спиной задребезжали кварцевые панели. Это было уже не веселье, а натуральный истерический припадок. Госпожа Линдстром показывала на дядю Наума пальцем и все порывалась что-то сказать, но захлебывалась смехом, представлявшим собой даже не смех, а визгливые всхлипывания. Дебил-фиаскер гоготал, брызжа слюной, раскачивался в кресле и тряс головой, норовя расколоть лбом столик перед собой.

Я и Каролина уже вникли в ситуацию, но Кауфман продолжал хлопать глазами, удивляясь поведению хозяйки и пытаясь вставить хотя бы слово. Наверное, в годы молодости дяди Наума были популярны иные средства самоуспокоения, поэтому проявление побочных эффектов от употребления глюкомази ему наблюдать еще не доводилось.

Наконец парочка вроде бы немного угомонилась. Фиаскера трясло, будто на морозе, а Гертруда размазывала по щекам обильные слезы. Наум Исаакович понадеялся, что теперь-то его наверняка выслушают, но надежды его оказались тщетными.

– Прошу-таки извинить нас за беспардонность… – начал было он, однако стоило ему лишь раскрыть рот, как хозяйка с приятелем снова покатились со смеху. Кауфман невольно покосился на собственную ширинку, наивно полагая, что все дело в ней, не застегнутой по рассеянности. Обнаружив, что с ширинкой все в порядке, он опешил еще больше и оскорбленно насупился.

– Пойдем отсюда, папа, – позвала его Кэрри. – Здесь нам точно делать нечего. Ручаюсь, эти двое выживут и без твоих советов.

Дядя Наум беспомощно развел руками и молча указал нам на выход. Фиаскер и Гертруда проводили нашу компанию дружным хохотом, словно прогоняли с арены проигравшую и опозоренную команду реал-технофайтеров.

– И все равно, я беспокоюсь за этих молодых людей, – сказал Кауфман, когда дочь наконец объяснила ему, по какой причине он был столь жестоко осмеян. – Любезная госпожа Линдстром казалась мне разумным человеком. Как, однако, легко ошибиться даже в знакомых людях. Взрослая женщина, а ведет себя хуже ребенка. Надо по мере сил таки приглядывать за ними, а то, не дай бог, натворят глупостей…

Ужинал я в тот вечер, разумеется, у Кауфманов. Уставшая за день Кэрри не захотела утруждать себя обезглавливанием и ощипыванием курицы, а пошла по более легкому пути: открыла герметичный люк в полу и извлекла на свет замороженные продукты, из которых и взялась готовить ужин. Выяснилось, что пространство под домом Наум Исаакович также использовал рационально – там скрывался гигантский фростер, функционирующий в автономном режиме, подобно остальным изобретениям дяди Наума. Еще вчера я поклялся себе, что больше не буду удивляться сюрпризам, которые продолжал преподносить мне сосед, но соблюдать эту клятву было не так-то просто.

– Сегодня мы показали людям наглядный пример того, что такое взаимопомощь, – ответил Наум Исаакович на мой вопрос, отправимся ли мы с утра пораньше продолжать творить благие дела или на этом наша миссия исчерпана. – Кто-то усвоил наш урок, кто-то не усвоил, но я считаю, что хватит уже ломать чужие двери. Пусть теперь ближний помогает ближнему и передает опыт дальше. И если сегодня к нам прислушалось хотя бы полдесятка соседей, значит, день мы прожили не зря… Что интересного у «Серебряных Врат»?

– Ничего, – грустно произнес я, пряча в карман инфоресивер, который до этого проверял. – Сплошная синева.

– Прискорбно… Наверное, придется мне завтра стать новым Прометеем и подарить людям огонь. В округе немало детей, а им необходимо кушать горячее. Вы умеете добывать огонь, молодой человек?

– Проще простого. Я возьму файермэйкер и выстрелю зажигательным зарядом во что-нибудь деревянное. Ваша дверь, к примеру, подошла бы.

– Оставьте в покое мою дверь! – возмутился дядя Наум. – Возле реки есть чудная рощица, за которой присматривает муниципальный модуль-клинер. Однажды я проследил, куда он стаскивает спиленные сухие ветки. Завтра проверим это местечко, и если обнаружим, что там полно древесины, покажем его людям… Я вас правильно понял: у вас дома имеется пушка с зажигательными зарядами? Что же вы раньше молчали? Конечно, с ней Прометею будет куда легче творить добро.

– Нет, ни файермэйкера, ни «громовержца» у меня под кроватью не припрятано, – огорчил я обрадовавшегося было соседа. – Так что поджигать древесину будет нечем.

– Ну прямо-таки и нечем! – снисходительно рассмеялся Кауфман. – Было бы что поджигать, а уж чем поджечь, найти нетрудно. Парадоксальный факт, согласитесь, – в нашу высокотехнологичную эпоху вдруг приходится возвращаться к древнейшим методам добычи огня! Можно сказать, заново учиться вещам, которые человечество уже изучало сотни тысяч лет назад, но основательно подзабыло.

– Изучало в дикую эпоху палеолита?

– Совершенно верно. Троглодиты, к вашему сведению, добывали огонь трением или ждали милости от природы – угодившую в дерево молнию. Первый способ для нас слишком трудоемок, второй – слишком маловероятен. Но сейчас не палеолит, и нам с вами есть из чего выбирать. Я не говорю про фокусирование солнечных лучей линзами, химические экзотермические реакции и им подобные процессы – все это тоже достаточно хлопотно. Используем то, что уже есть под рукой. Самое элементарное: соорудить из генератора конденс-поля простейшую зажигалку. Либериал нагревается внутри корпуса до температуры около трехсот градусов по Цельсию. Все, что нам требуется, так это разломать корпус и убрать термозащитную оболочку, после чего в нашем распоряжении окажется практически вечная зажигалка.

– Значит, опять будем ломать, – понимающе кивнул я. – Что ж, похоже, я начинаю к этому привыкать.

За окном раздался шум, и перед нашим взором предстала немногочисленная процессия, состоявшая из вызволенных нами соседей. Процессия двигалась по улице и, судя по тому, что большинство из ее участников тащили с собой снятые крышки от кухонных комбайнов, направлялась к реке. Люди выглядели подавленными, разговаривали раздраженно, однако не паниковали и вообще вели себя пристойно. Я заметил среди них даже тех, кого сегодня пришлось усмирять насильственными методами.

При виде угрюмо бредущей мимо окон процессии на лице Наума Исааковича появилось выражение, какое бывает у заботливых отцов, чьи дети полностью оправдали возложенные на них надежды. Переполнявшее Кауфмана удовлетворение передалось и мне. Я тоже ощутил гордость от того, что вся нервотрепка минувшего дня оказалась не напрасной.

– Вот и замечательно, – проговорил дядя Наум, провожая взглядом ведомых общей целью людей. – Главное – подтолкнуть их в нужном направлении. Дальше пойдут сами. У них есть вода и пища, а завтра будет огонь. Немного, конечно, но когда-то человеку этого было вполне достаточно для жизни.

Я собирался задать Науму Исааковичу еще три вопроса, но предпочел промолчать. Просто не хотелось омрачать ему настроение – дядя Наум, бесспорно, заслужил эти минуты счастья. А вопросы мои затрагивали лишь неприятные темы.