Первый вопрос был по существу: с водой и огнем все ясно – река и генераторы конденс-поля не дадут нам умереть от жажды и холода, однако запасы пищи в конце концов иссякнут даже в бездонном хранилище Кауфманов. Что потом? Где искать пищу, если раньше к нам в мегарайон ее доставляли по инстант-коннектору со всех концов Земли? Охота? Рыбалка? Подножный корм? Или массовый исход в более благодатные земли? Последний вариант казался мне самым логичным, ибо за годы проживания в нашем мегарайоне я ни разу не встречал здесь потенциальных объектов для охоты: ни на земле, ни в воде, ни в воздухе. Я надеялся, что дядя Наум уже рассматривал такую ситуацию и выработал на этот счет какую-нибудь стратегию. А то и не одну.

Второй вопрос касался нашей изоляции от окружающего мира. Мы жили посреди огромного материка, но, лишенные средств информации и передвижения, по существу, очутились на острове, отделенном от «большой Земли» – центральных районов гигаполиса – расстоянием в три сотни километров. Преодолеть их можно было только пешком. Нет, вполне вероятно, что для людей палеолита легкая трехсоткилометровая прогулка была лишь средством для стимулирования аппетита, но даже такой современный троглодит, как я, приходил в ужас от мысли о подобном пешем вояже. Я – современный человек и привык к тому, что за четыре часа могу легко обогнуть планету по экватору. Поэтому мысль о том, что сегодня за час я в силах удалиться от дома лишь на пять-шесть километров, заставляла чувствовать себя не хозяином планеты, а полным ничтожеством. Трудно будет отыскать добровольцев идти пешком в центральный мегарайон за новостями.

И все же хотя бы минимум информации о положении в мире нам требовался. Приходилось уповать на слухи, за объективность которых лично я не заплатил бы и тысячной доли своего турнирного гонорара. Однако вся прелесть слухов как раз и заключалась в том, что платы за них никто сроду не взимал. Что думал по поводу такого спорного источника информации Наум Исаакович, мне было весьма любопытно.

И, наконец, третий не заданный мной в тот вечер вопрос. Его можно было вообще не задавать – к насущным проблемам он отношения не имел. И все-таки я чувствовал, что рано или поздно потребую на него ответа. А кто бы удержался от расспросов, если бы, к примеру, вдруг встретил человека с крыльями? Бескрылый дядя Наум представлял для меня не меньшее чудо. Несмотря на свою бесспорную порядочность, он умудрился-таки где-то преступить закон и угодить в Желтый Список злостных правонарушителей.

Возникал вполне естественный вопрос: за что? Если кто в Великом Альянсе и попадал в Желтый Список, так это окончательно выжившие из ума фиаскеры, чье поведение становилось социально опасным. Дальновидный Кауфман смотрелся среди недалеких фиаскеров как изысканное ресторанное блюдо в окружении дешевых бутербродов из уличного автосэйлера. Наблюдать их на одном столе было непривычно и дико.

Я дал себе слово, что в ближайшее время непременно выясню причину, по которой добряк Наум Исаакович очутился в столь непривлекательной компании.

Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе.

Восточная мудрость

Первый месяц нашей жизни в Жестоком Новом Мире выдался на редкость мирным и безмятежным. Я осознал это в полной мере гораздо позже, когда такие слова, как «мир» и «безмятежность», уже нельзя было употреблять без горького чувства ностальгии. Такая уж нам, жителям окраин, была уготована судьба: пока где-то за горизонтом вовсю бушевало безумие – вспыхивали пожары, одна за другой происходили катастрофы, гибли люди и формировались новые порядки, – мы бесцельно слонялись по округе, жгли костры и готовили пищу. Что любопытно: в нашем отрезанном от цивилизации мирке все было устроено по справедливости. Мы не отнимали друг у друга продукты, не сбивались в стаи и не боролись за территории, что непременно должно было случиться с нами в эпоху палеолита. (Наум Исаакович продолжал закрашивать пробелы в моих знаниях, видимо, всерьез решив воспитать из троглодита полноценного «хомо сапиенс»; мысль о том, что у природы на это ушло не одно тысячелетие, Кауфмана не отпугивала.) Мы просто существовали, питаясь консервированной пищей и надеждами. Причем последние играли в нашем рационе куда более важную роль. Лишь благодаря надеждам наше сообщество продолжало исповедовать привычные цивилизованные законы. Меня, Кауфманов и прочих проживающих по соседству граждан объединяла общая цель: все мы терпеливо ждали, пока разрешится кризис и восстановится прежний порядок вещей.

По мнению некоторых оптимистов-соседей, возвращение Привычного Старого Мира должно было произойти со дня на день. Главным аргументом для них служила заставка «Серебряных Врат», которую непрерывно демонстрировали пикры наших инфоресиверов. Заставка якобы постепенно меняла цвет с пронзительно-синего на более привлекательный – голубой, который уже не ассоциировался с траурным.

Не знаю, откуда в этих людях присутствовала такая уверенность. Лично я, периодически прикладывая к виску ключ, ничего подобного не замечал. Гроулер, конечно, не специалист в определении тонких цветовых оттенков, но голубой от синего безусловно отличит. Говорят, у страха глаза велики. А вот у надежды, похоже, глаз нет вовсе; их отсутствие компенсировано чрезмерно богатым воображением.

Самой безмятежной, на мой взгляд, выдалась вторая неделя «ожидания чуда»: люди немного успокоились и свыклись со своим положением, продуктов пока у всех было навалом, а зловещие и зачастую противоречивые слухи из центрального мегарайона до нас еще не добрались.

Не жизнь, а сущая благодать! Я часами сидел возле дома на травке, грелся на солнышке, пялился вдаль и наслаждался пением птиц – настоящих, а не тех, чьи голоса были записаны в ландшафт-проекторе. Дым, что постоянно окутывал горизонт, меня уже не смущал. Когда мне надоедали разогретые на костре полуфабрикаты, я под каким-либо предлогом напрашивался в гости к Кауфманам. Но обычно предлог выдумывать не приходилось – Наум Исаакович сам приглашал меня время от времени. Его приглашения следовало воспринимать как знак уважения, потому что, кроме меня, больше никто из соседей такой чести не удостаивался. Даже неприветливая Каролина стала понемногу оттаивать и уже не смотрела на меня с презрением, словно на пережиток каменного века. Она относилась ко мне как к забавному, но сообразительному псу, которого надо непременно подкармливать, дабы он не озверел от голода. Я заметил, что дядя Наум стал частенько оставлять нас с дочерью наедине, ссылаясь на какую-нибудь незаконченную работу и убегая из дома. Делал он это определенно с умыслом: видимо, старался, чтобы мы познакомились получше.

Непонятно, насколько далеко заходили благие намерения Наума Исааковича, однако заметных результатов от его инициативы не наблюдалось. Едва мы с Каролиной оказывались тет-а-тет, как любая из начатых в присутствии дяди Наума бесед быстро сходила на нет и между нами возникало неловкое молчание. Я понятия не имел, каким образом поддерживать разговор с человеком, который его поддерживать не стремился. Так что как только наша и без того вялая беседа переходила в гнетущую тишину, я подобно дяде Науму тут же выдумывал для себя неотложное дело и откланивался. Каролина понимающе кивала и не возражала. И так от раза к разу.