Спасибо тебе, дорогая моя, за все, что ты для меня делаешь! Спасибо! Спасибо! Спасибо! Если я напишу это слово тысячу раз, то и тогда не передам всей моей благодарности и всей моей признательности. Спасибо тебе за все, драгоценная моя! Люблю тебя безмерно. Вот это я и хотел тебе сказать. Вот это хочу говорить каждый день. Ну а когда не могу говорить, то буду писать.

Люблю! Люблю! Люблю тебя, драгоценная моя Аида!

Пока писал письмо, подумал о таком вот опыте. Что, если во время хождения по залу ты будешь просто молча останавливаться возле кого-то из зрителей и класть руку ему на плечо. Не говоря ни слова, чтобы зрители не подозревали, будто ты передаешь мне информацию с помощью слов. Нет, ты просто молча остановишься и положишь руку, а я буду сидеть спиной к залу, да еще и с повязкой на глазах. Знаю, что ты сразу скажешь. Ты скажешь, что это не зрелищно. Словесное общение между нами задает темп, создает определенный настрой. Кроме того, в больших залах многим не будет видно, около кого ты остановилась… А что, если сделать так — выбрать полтора десятка добровольцев (разумеется, уже после того, как я отвернусь), вывести их на сцену и усадить лицо к зрителям, чтобы все их видели? Как тебе эта идея? В таком случае всем все будет видно. Пятнадцать или двадцать человек на сцене, ты молча останавливаешься, я говорю, около кого ты остановилась. Выбор участников опыта поручим самим зрителям. Ты будешь наблюдать только за тем, чтобы все шло своим ходом, а они пусть выбирают. Таким образом мы полностью сможем устранить подозрения в обмане. Более того — в этом опыте вместе с тобой может работать доброволец из зала. Пусть доброволец тоже выберет одного или двух зрителей, и я расскажу о них. Больше нельзя, потому что с посторонними ассистентами я долго работать не смогу, но одного-двух можно вытерпеть. Вот такой опыт не сможет повторить никто из моих подражателей. Это будет телепатия в чистом виде. В чистейшем!

На этом заканчиваю, потому что глаза слипаются.

Люблю тебя.

Твой В.

22 июля 1956 года

Здравствуй, дорогая моя женушка!

Ирочка то и дело упрекает меня за то, что я отпустил тебя одну. Ты же знаешь нашу милую Ирочку — если что-то не укладывается в ее представление о том, как все должно быть, то она постоянно говорит об этом. Я уже объяснял, что не хочу мешать твоей встрече с подругой детства, что вам и без меня хорошо, точнее — без меня вам хорошо, а я бы был лишним и только мешал бы вам. Ты там своя, а я совершенно чужой, никому не знакомый человек. Но Ирочка только фыркает и качает головой: «Замужняя женщина должна ездить в гости только с мужем. Пусть и к подругам детства». Поняв, что мои объяснения ничего не изменят, я попросту перестал обращать внимания на Ирочкино ворчание. Пускай ворчит сколько хочет.

Я скучаю без тебя, но мысль об этом не должна отравлять тебе отдых. Отдыхай как следует, драгоценная моя, отдыхай так, чтобы как следует устать от отдыха.

Завидую тебе, дорогая моя, завидую так, как никогда не завидовал. Ты же знаешь, что зависть не относится к числу моих «добродетелей». Я и сам бы не отказался окунуться в свое детство, побродить с кем-то из приятелей того времени по Гуре-Кальварии. Это все равно что потрогать рукой давно ушедшее время. О, как бы я хотел испытать такое удовольствие! Но я могу сделать это только в мыслях. Гура стоит, но в ней нет ни одного человека из тех, кого я знал. Если я попробую пройтись по улицам моего детства, то умру там же на месте, потому что сердце мое не сможет выдержать переживаний. Я и здесь стараюсь вспоминать обо всем этом пореже. Вот видишь, сейчас вспомнил — и рука уже начала дрожать. Но иногда так хочется почувствовать себя ребенком… Все! Дальше не буду об этом! Прочь, мрачные мысли! Сегодня четырнадцатое ава, а не девятое!

Давай я лучше напишу тебе об одном странном предложении, которое я получил от профессора Снежневского[93], заведующего кафедрой психиатрии в институте усовершенствования врачей. Когда я был на приеме у Вл. Ник., к нему «случайно» заглянул Снежневский. На самом деле он пришел не случайно, знал, что я буду у Вл. Ник. в это время. Снежневский предложил мне участвовать в лекциях, которые он читает в институте врачам. Он хотел, чтобы я попытался кого-то загипнотизировать и вообще показал бы, на что я способен. Сам Снежневский относится к моему дару неоднозначно. Шарлатаном он меня не считает, но и полного доверия ко мне не испытывает. Я отказался. Какой смысл мне участвовать в этих лекциях? Сказал, что если уж уважаемый профессор хочет показать меня своим ученикам, то пускай приходит с ними на мои выступления, я обеспечу им билеты в первых рядах. Снежневский отказался приходить на выступления. Вопрос остался открытым. Он сказал, что его предложение в силе, на тот случай, если я передумаю. Я сказал, что вряд ли передумаю, что могу согласиться только на то, чтобы мой дар изучали, причем непредвзято, не ради того, чтобы объявить меня «фокусником». Меня не покидает желание получить научное объяснение моих способностей. Но участие в лекциях — это несерьезно. Это не изучение моего дара, а простая демонстрация. Зачем? Незачем! Да и если говорить начистоту, сам Снежневский мне не понравился, а ты, драгоценная моя, знаешь, насколько важно для меня мнение о человеке.

Вл. Ник. считает, что современная наука не в силах понять природу моего дара. Ты знаешь, насколько всесторонне он образован, разбирается не только во всех медицинских науках, но и в физике, химии. Если Вл. Ник. так считает, то, значит, так оно и есть. Я и сам это понимаю. Должны появиться приборы, улавливающие мозговые импульсы. Только расшифровав импульсы, можно объяснить мой дар. Вообще-то бессилие науки в этой области меня удивляет. Радиоволны улавливают на огромных расстояниях, а импульсы от мозга не могут уловить даже в том случае, если надевают электроды на голову. Записывают какие-то токи, но не импульсы. Увы, почти сто лет должно пройти, чтобы ученые решили этот вопрос. А я столько не проживу. Но очень бы хотелось вместо зачитывания дурацкого текста показывать перед выступлением книгу «Разгадка феномена Мессинга», написанную авторитетными учеными. Пойми меня правильно, драгоценная моя. Это не тщеславие, а законное желание человека, которого всю жизнь незаслуженно подозревают в обмане. Знаешь, любимая, я уже устал доказывать, что я не шарлатан. Сколько можно это делать? И главное — зачем? Если человек уверен, что черное — это белое, ему не докажешь обратного. Люди, далекие от науки, скорее назовут необъяснимое «фокусами», нежели признают, что оно существует. Это называется «стоять на материалистических позициях», но на самом деле здесь больше подходит слово «невежество». Невежество вынуждает людей отрицать само существование необъяснимого. Что же касается ученых, то у них свои соображения. Им проще сказать: «Мессинг — фокусник», нежели признаться в своем бессилии. Перспективы изучения телепатии весьма неясные, кроме того, у ученых есть другие дела. Но я бы был искренне признателен тому человеку, который честно сказал бы всем, что у меня есть дар и что наука пока что объяснить его не может. Пока никто не решился на это. Могут признаться только с глазу на глаз. Вот если бы сверху приказали… Но сверху скорее запретят изучать меня, нежели прикажут. Единственного человека, который искренне хотел получить полное научное объяснение моего дара, уже нет в живых. Он был не единственным, кто начал знакомство со мной с испытания моих возможностей, все так делали, но он единственный проявил ко мне не только человеческий, но и научный интерес, несмотря на то, что по образованию был строителем[94]. Все остальные только использовали меня без желания разобраться в моих способностях.