Не только лошадям трудно, каково янычарам в пешем строю топтать грязь, тем более, когда сверху льет и льет дождь, костры гаснут, обсохнуть нет возможности?

Но и зимой воевать невозможно, нечем кормить лошадей и людей тоже, холодно, невозможно согреться, а в снегах Европы особенно.

Потому для походов время только летом.

Именно потому в Стамбуле, где послов, кроме венецианских, и не было, многочисленные соглядатаи, числившиеся купцами, приглядывались к военным приготовлениям. Странные они в этом году. Султан словно собирался выступать, но не слишком торопился. Не спеша готовились янычары, зачем-то флот… Если флот, значит, море, но к чему тогда конница, ее не перевезешь… Вернее, перевезти-то можно, да только толку мало.

Но больше всего удивляла именно неспешность, наступил май, дороги подсохли не только в Турции, но по всему югу Европы, а Сулейман все не объявлял поход. В год восхождения на престол нынешнего Повелителя его отец султан Селим тоже протянул время и в поход так и не собрался, но тогда другое дело, подготовка шла трудно, средств не хватало, желающих присоединиться по своей воле не находилось.

Сулейману после его успеха в Белграде верили, войско почти собрано, а он не спешит… Что-то здесь не так.

По Стамбулу поползли слухи: это все его Хуррем виновата, она родить должна, вот Повелитель и ждет. Глупость, конечно, потому что никогда предстоящее рождение даже первенца никого не останавливало. Но болтливые языки нашли повод, за него зацепились, и понеслась глупая сплетня!

Особенно старался гарем, Хуррем почти ежедневно спрашивали, как еще надолго она задержит выступление в поход? Однажды, не выдержав, она спросила об этом у Сулеймана. Султан даже не сразу понял:

– Я не жду твоих родов, Хуррем, просто мне не нужно выступать рано, мы не в Европу пойдем.

Но не станешь же об этом кричать на каждом углу базара, и с минаретов не огласишь, болтовня продолжалась, и Хуррем, и сам Сулейман понимали, что чем больше будут наказывать за глупые сплетни, тем упорней они станут распространяться. Лучший выход не слушать.

– Да сохранит нас Аллах от недостатка пищи и от избытка слов!

Легко сказать, да трудно сделать. Бедная женщина старалась не показываться никому на глаза, уходила в дальний кешк сада, сидела там, слушая рассказы флорентийки о великих людях ее родины. С каждым днем Хуррем все лучше понимала речь Марии и все легче складывала сложные фразы сама.

Изабелла не присутствовала, она вообще не желала говорить, словно замкнув свои уста на замок, молча двигалась, что-то делала, но будто отсутствовала в этом мире. Зейнаб сказала, что у нее больна душа, и было принято решение удалить женщину от беременной Хуррем Султан. Хуррем хватало и Марии, та действительно была образованна, знала многих и многих, часами могла рассказывать об итальянских городах, об их красивых зданиях, фресках, о картинах, поэтах, часами читать стихи.

– Хуррем, мне кажется, судьба нарочно привела меня в этот дивный сад, чтобы я могла рассказать вам о не менее прекрасной земле – Италии.

Странная дружба кадины и рабыни тоже мало кому нравилась, но Повелитель не возражал, и остальные терпели, даже валиде и кизляр-ага, правда, не забывавший напомнить, что покупка второй рабыни оказалась просто потерей денег. Да и эта чем занимается – непонятно. Только языком мелет, как сорока, а еще говорят, что Хуррем не любит болтовню! Послушали бы…

В яркий день 23 джумада-аль-ахира 928 года хиджры (20 мая 1522 года) Хуррем вдруг почувствовала себя совсем плохо. В последние дни ее мучили сильные боли внутри, понять причину которых Зейнаб никак не могла. Вернее, догадывалась, но боялась озвучить.

Дав госпоже успокоительное, она присела в стороне, сокрушенно качая головой. Хуррем лежала, закрыв глаза и прислушиваясь, как боль хотя бы на время затихает. Она предпочитала терпеть, только не пить средства, от которых будущий ребенок мог стать дурным. Но иногда становилось невыносимо, тогда Зейнаб со вздохами давала что-то выпить.

К старой лекарке подошла Фатима, видно, решив, что измученная Хуррем заснула, тихонько поинтересовалась:

– Отравили?

– Да.

– Выдержит?

– Она, может, и да, а вот ребенок…

Хуррем вдруг распахнула глаза:

– Ребенок может не вынести?

– Госпожа…

– Если вызвать роды сейчас, он может выжить?

– Это опасно для вас.

– А если я вот так день за днем еще два месяца буду пить опий, это не опасно разве? Я же привыкну.

– Опасно.

– Ты знала, что я отравлена, и ничего не делала?

Зейнаб со вздохом пересела ближе:

– Госпожа, ничего нельзя поделать, у вас ребенок. Если бы я дала вам сильное противоядие, то ребенок умер бы внутри, а если и родился, то уродцем.

– А так?

– Не знаю, – честно призналась старуха. – Может родиться здоровым, вы можете даже доносить, но может и нет.

В разговор вмешалась Мария, уже немного понимавшая по-турецки, но обратилась к Хуррем по-итальянски:

– Госпожа, я не повитуха, но моя сестра умерла при похожих обстоятельствах. А другую удалось спасти, вызвав преждевременные роды. Объясните своим лекаркам, что это лучше. Если ребенок родится через месяц, то он не выживет, лучше сейчас. Либо вовремя, либо сейчас.

Это подтвердила и Зейнаб, дети, рожденные за месяц до срока, выживают реже, чем за два месяца.

Все четверо понимали, что это опасно, служанки знали, что с них просто спустят шкуру, если ребенок не выживет, но знали и другое – еще два месяца Хуррем не вынесет: либо умрет, либо настолько привыкнет к опию, что превратится в безвольную куклу.

Дрожащая рука Хуррем протянулась в сторону Зейнаб:

– У тебя есть средство, вызывающее роды?

Гарем заволновался: Хуррем Султан рожает на два месяца раньше срока! Сама она в бреду, горит огнем, к ней в комнату никого не пускают. Эта наглая рабыня-итальянка захлопнула дверь даже перед хезнедар-уста, присланной валиде!

Сулейман узнал о том, что творится в гареме, сидя в своем кабинете во дворце. Негоже мужчине совать нос в такие дела, оставалось только переживать, дожидаясь выстрела пушки со стены. Это означало бы рождение еще одного наследника.

А если девочка? Никакого выстрела не будет, рождение дочерей не только не праздновали, но и вовсе не упоминали.

Но Сулеймана беспокоило не это, он не был готов, намеревался до рождения ребенка, неважно сына или дочери, сделать еще одно дело, но не успел. В последние дни он не бывал в гареме, уезжал, чтобы посмотреть за подготовкой к походу, вернулся только что и сразу получил сообщение, что роды начались преждевременно. Теперь идти в гарем поздно.