Маленькие ладошки взметнулись вверх, легли на голые плечи и меня в очередной коротнуло, я вгрызался в ее рот жадно, до боли прикусывая сладкие губы. А как дорвался до манящей фигурки, так и пропал окончательно, все освещалось чистым желанием. Обладать. Попробовать ее везде. Оторвавшись на мгновение, начал покрывать жалящими поцелуями тонкую бледную шейку, специально оставляя засосы, чтобы видели. Она занята. Занята. Всякие Ракитины и прочие чтобы даже не смотрели и не дышали в ее сторону. Несмотря на боль во всем теле, я прижимался к ней так одержимо, будто бы это был единственный источник жизни.

Нежный полустон стал для меня самым приятным звуком. Возбуждающим. Срывающим крышу окончательно. Член стоял колом, я толкался в ее покатые бедра, пытаясь хоть так облегчить тянущую боль. Но лишь сильнее распалялся. В ушах заложило, пульс грохотал где-то в глотке.

Вкусная, сладкая. Манящая.

Перекинул ее на себя несмотря на то, что чуть не подох от сковавшей меня в тот момент разрывающей на части боли, и понес на матрас. Пушинка. Она совсем ничего не весила. Ладонями ощупывал ягодицы, сжимая и притягивая к своему эрегированному члену. Вот так. Сорвать все и покрыть каждый сантиметр кожи поцелуями. Но, когда мы добрались до «кровати», и упали на не с громким звуком, я застонал уже от боли. Утробно. Сука, плевать на все, плевать.

Я уже пробирался сквозь тонкую маечку до нежных полушарий, стянул лифчик, чтобы оголить маленькие розовые горошинки, и пока Ника верхом на мне цеплялась за плечи, пытаясь удержаться, я прижался губами к груди, обводя языком ореол по кругу, а второй рукой расстегнул брючки пробираясь к самому сокровенному. Мокрая. Готовая.

Снова вгрызся в сладкие губки, и когда медленно ввел в нее один палец, почувствовал сопротивление. Зайцева вдруг начала брыкаться и мычать мне в губы.

— Миш. Миш, стой. Не надо, — Ника упиралась руками в грудь, и такая боль быстро привела меня в чувства. Прямо по переломанным ребрам.

Поплывшим от боли и возбуждения взглядом я сканировал ее лицо, не в силах уже и пошевельнуться.

— Блядь, Ника, — глаза закатились от боли.

— Я не могу. Не могу. Это сильно. У меня… не было никогда, — опустила глаза и прикусила губу.

А я чуть не сдох там, с ней верхом на моем дымящемся члене.

Вау. Девственница. Как? Как, мать твою, с такой внешностью и…девочка? Да на нее же стоит круглосуточно и перманентно!

— Ебнуться можно. Как ты вообще дожила до таких лет не тронутая? Ты что с евнухами в округе жила?

Это было зря, ой как зря. Она посмотрела на меня так, будто бы я убил котенка, и залепила мне звонкую пощечину.

— Да пошел ты, Багиров! — попыталась с меня встать, не особо беспокоясь о моих ссадинах. Сука, как же больно

— Блядь, да я не это имел в виду, — схватил ее за руки и прижал к себе под шипение и всхлипы. — Не это, не это я имел в виду. Все, тихо, — обхватив ее всем телом, не дал дать деру.

— А что ты имел в виду, ты вечно несешь что-то такое, а потом говоришь обратное, — Ника еще раз попыталась дернуться, но из моего захвата хрен оторвешься.

Прижимался к ней и лыбился как придурок. Моя девочка. Моя. Опустил голову так, чтобы вдохнуть сладкий аромат ее огненных волос, струящихся водопадом.

— Ника. Ты попала уже. Хрен я тебя отпущу. Все. Привыкай. И к характеру моему взрывному, и к тому, что не сбежишь уже никуда. Все. Отбегалась.

НИКА

— Останови здесь, пожалуйста, я выйду.

— С хера? — Миша посмотрел на меня таким многозначительным взглядом, что я не сразу нашлась, что ответить. Вообще вся эта ситуация была странная и не укладывалась в голове. И когда вчера я пришла к Багирову, уж точно не думала, что из квартиры меня никто не выпустит. А он не выпустил, держал, обнимал, целовал, нашептывая какие-то совершенно несвойственные ему нежности.

Он не приставал больше, не позволял себе лишнего, но смотрел так, что сердце замирало и просил остаться, не уходить, потому что он все равно никуда не отпустит. Я осталась, да дура, да слабая и бежать от него нужно было подальше, потому что он совсем не тот, от кого нужно голову терять, потому что он прожует и выплюнет, как только его внезапно вспыхнувший интерес пропадет, а мне будет больно, уже больно, и я понимала прекрасно, что нельзя в нем тонуть, что вообще все это неправильно, но и сопротивляться не могла. Не могла просто.

— Я не хочу, чтобы видели…чтобы подумали…

Я не знала, как правильно сформулировать, не могла собрать слова в кучу, а Багиров даже не думал останавливаться, и притормозил только тогда, когда возле университета припарковался.

— Меня стесняешься? — он обхватил пальцами мой подбородок и заставил посмотреть ему в глаза.

— Нет, — затрясла головой, — просто они смотреть будут, а я…я даже не знаю, что между нами происходит и вообще на меня и так две недели косились и перешептывались постоянно за спиной…

— Обижали? — он перебил меня резко и посмотрел так жутко, и взгляд его мгновенно преобразился. — Я жду, Ника.

— Нет.

Он только хмыкнул в ответ, а до меня дошло наконец. Это он. Вот почему меня не трогали эти две недели, никто не напоминал о происшествии, во всяком случае вслух. И пока я строила догадки, Багиров вышел из машины, обошел ее и открыл дверь с моей стороны, а потом протянул руку, помогая выбраться. И все это так шустро, так резво, учитывая его состояние. Чего, спрашивается, сорвался в универ в таком виде?

Стоило мне только вылезти из его пафосной, пижонской машины, Миша захлопнул дверь, и потянул меня в сторону входа в здание. А я только и могла, что быстро передвигать ногами и краснеть, глядя себе под ноги, потому что наше появление не осталось незамеченным, и я каждой клеточкой чувствовала на себя чужие взгляды. Жгучие, колючие такие. Кто-то присвистнул даже.

— Миш, Миш, не надо, отпусти, смотрят, — я попыталась вырвать свою руку из огромной лапы парня, но от только сильнее сжал ее и остановился резко.

Оглядел собравшихся вокруг зевак, кучкующихся своими небольшими компаниями, а потом резко притянул меня к себе, так неожиданно и внезапно, что я, не удержавшись, впечаталась в его широченную грудь, и он застонал глухо. Сначала подумала, что больно, наверное, я видела, что там под курткой творилось, а дальше все мысли из головы вылетели, точнее выбили их все основательно, все до одной, жестким таким, подчиняющим поцелуем. Не было сил сопротивляться его напору, я просто вцепилась пальчиками в плотную ткань куртки, позволяя целовать себя вот так на глазах у половины университета, вообще не нежно и не целомудренно. Мишу тоже ничего не смущало, ни то, что мы стоим прямо у входа в университет, ни то, что я вообще не подходящая для него кандидатура и целовать меня на глазах у наших же однокурсников — это удар по репутации. Он не думал об этом, а я думала. Дура? Дура!