— Миш, не надо, Миш, — опомнилась, когда он ловко расстегнул застежку лифчика и осторожно, но довольно сильно сжал мою грудь.

— Не бойся, я только потрогаю тебя, — он шептал, смотрел на меня диким, возбужденным взглядом и теперь уже обе его руки безнаказанно блуждали по моему телу, поглаживая и вырывая стоны из моей груди.

Я хотела его остановить, правда хотела, наверное. А он продолжал говорить какие-то глупости, целовать жадно, прикусывать кожу на шее, запуская разряды тока, разливающиеся по телу приятным теплом. И не смогла я, не смогла просто больше сопротивляться и плевать что будет дальше, и даже когда одна его рука, расправившись с пуговицей на брюках, проскользнула под них, я позволила, потому что слабая и потому что не могла больше противиться, окончательно теряя связь с реальностью.

— Мокрая, моя девочка, давай малыш, давай.

Я не знала, не понимала, о чем он просил, только слышала хриплый голос, едва различая слова, пока пальцы Миши бесстыдно хозяйничали у меня в трусиках, и потом я буду себя корить, за распущенность эту за слабость, за громкие стоны, вовремя приглушенные поцелуем, но это будет потом. Не сейчас. Не сейчас, когда так хорошо, когда хочется кричать и просить еще и, кажется, я прошу и Миша, хмыкнув, делает что-то такое, касается какой-то особенной точки и меня начинает трясти, как в припадке, я практически теряю ориентиры, окончательно погружаясь в это небывалое удовольствие.

— Охренеть ты быстрая, — донесся голос Багирова сквозь шум в ушах, и я дернулась, осознав сказанные им слова. Почему-то стало стыдно, обидно даже.

— Отпусти.

— Тшш, малыш, ну ты чего. Ты охрененная, слышишь, я чуть в трусы, как подросток не кончил, — он рассмеялся, прижал меня к себе, и мне больше не хотелось вырываться, и обижаться больше не хотелось. Потом, успею еще, и не раз.

НИКА

Когда последние отголоски моего первого в жизни оргазма затихли, ему на смену пришло всепоглощающее чувство стыда и захотелось спрятаться, сжаться в комок и укрыться от целого мира, от шумного дыхания рядом с ухом, от взгляда настолько горячего, обжигающего, что каждая моя клеточка пылала, словно не к Багирову я прижималась, а к горячей деревенской печи.

— Малыш, ты слишком громко думаешь.

Он что еще и мысли читать умеет?

Миша отстранил меня, подцепил мой подбородок, не позволяя отвернуться, отвести взгляд. И смотрел на меня таким одурелым, таким обожающим взглядом, словно я божество какое-то.

А может и не было всего этого, может не было этого обожания, и я дурочка глупая, сейчас придумала себе чего-то, хотела видеть то, чего нет? Господи, Ника, посмотри на себя, как вообще ты могла позволить? Почему?

Миша будто почувствовав мое состояние, зарылся пятерней в мои волосы, надавил на затылок и притянул к себе, впиваясь губами в мои. И опять все разумные мысли полетели в тартарары, ничего не осталось, кроме губ этих жестких и подчиняющих, поцелуев, дурманящих и пьянящих, кроме ладоней горячих, обжигающих кожу, тискающих, сжимающих нетерпеливо. И шепота, от которого дрожь по телу проносилась, импульсы электрические разлетались от макушки до самых пят.

Мне стало жарко, душно, но так хорошо, так правильно, я, наверное, окончательно с катушек съехала, последние мозги растеряла, потому что ненормально это — вот так плавиться, таять от одного лишь поцелуя, от близости, от сводящего с ума запаха, от прикосновения к жёстким, густым волосам, в которые так приятно зарываться пальчиками. Я однозначно сошла с ума, мы сошли, и так не хотелось, чтобы прекращалось это сладкое безумие.

— Я охренеть, как хочу тебя, малыш, — простонал Миша, оторвавшись от моих губ и двинул бедрами, удерживая меня за талию и насаживая на красноречивое подтверждение своим словам. Сильнее, жестче, чтобы почувствовала. И я чувствовала, сама заерзала на выступающем бугре, не понимая, что делаю, инстинктивно стремясь получить освобождение, потому что тянущее напряжение между ног просто невозможно было вынести, это больно практически и так хотелось уменьшить, унять эту боль.

— Малыш, малыш, не делай так, — хриплый смех Миши вырвал меня из сладкого марева и вернул в суровую реальность, где я — отличница и скромница — бесстыже терлась о…

Как самка течная во время случки!

— Я… — ничего не смогла сказать, только смотрела на него испуганно, словно котенок нашкодивший. Я же совсем себя не контролировала, рядом с ним просто теряла ориентиры. И, наверное, я бы обязательно надумала себе чего-нибудь, не заговори Миша снова.

— Пиздец красивая, сдохну сейчас, даже смотреть на тебя больно.

Ничего вроде особенного, комплимент такой странный, но сказано, Господи, как это было сказано — надрывно, с хрипотцой в голосе. На меня никто так не смотрел, никто ничего подобного не говорил никогда. И я чуть не расплакалась прямо в машине, сидя на коленях у парня, что доводил меня до чертиков, до нервного срыва почти, а теперь прижимал к себе, гладил, нашептывал нежности, заставляя меня краснеть и целовал так, будто в последний раз, словно бы от этого его жизнь зависела. Я дурочка, конечно, так как слушала, верила, позволяла, потому что забыла об обидах, о словах его грубых, жестоких даже.

— Так малыш, давай-ка вернем тебя на место, потому что я вот вообще не уверен, что смогу себя контролировать, у меня от тебя крышу сносит, я бля прям тут тебя возьму иначе.

Мне стало смешно почему-то, он стонал практически, пока я перебиралась обратно на свое сидение, и все никак не хотел убирать свои вездесущие руки, которые, кажется, успели облапать каждый сантиметр моего тела и явно не слушались своего хозяина.

Миша откинулся на спинку сидений, запрокинул голову назад и прикрыл глаза, тяжело при этом дыша. Он еще какое-то время сидел вот так, стараясь успокоиться, а потом наконец открыл глаза, посмотрел на меня своим порочным взглядом и завел машину.

— Куда мы едем?

— Да так, купить нужно кое-что.

Под «кое-что», как оказалось, имелась в виду кровать. Он привез меня в мебельный, на мой ошалело-удивленный взгляд только пожал плечами и произнес:

— Ну не вечно же на матраце спать.

И пошел дальше с таким невозмутимым видом, словно это все само собой разумеющееся, а я дурочка чего-то не понимаю. Я только глазами хлопала и шла вслед за Мишей, который уже успел увлечься разговором с консультантом — милой такой блондиночкой, в коротеньком, обтягивающем черном платье с белым воротничком — а-ля горничная. И мне почему-то совершенно не нравилось, как она стреляла глазками и выгодно светила всеми своими девяносто, улыбаясь в тридцать два. И Миша ей улыбался, гад такой! Это чего же такое делается? Это что же? Это я ревную, что ли? Ошарашенная осознанием такого простого факта, я даже не заметила, как успела снова оказаться возле Миши, а он внезапно обхватил меня за талию, притянул к себе и прижался губами к моему виску. А потом не отрываясь подобрался к уху, и прикусил его губами, заставив меня в очередной раз вздрогнуть и заполыхать от стыда.