В другой своей работе, «Проблема гоголевского юмора» (1906), Анненский, проводя параллель между «Носом» и «Портретом», указывал, что обе повести содержат в себе, как он выразился, «юмор творения»:

Гоголь написал две повести: одну он посвятил носу, другую – глазам. Первая – веселая повесть, вторая – страшная. Если мы поставим рядом две эти эмблемы – телесности и духовности, – и представим себе фигуру майора Ковалева, покупающего, неизвестно для каких причин, орденскую ленточку, и тень умирающего в безумном бреду Чарткова, – то хотя на минуту почувствуем всю невозможность, всю абсурдность существа, которое соединило в себе нос и глаза, тело и душу… А ведь может быть и то, что здесь проявился высший, но для нас уже не доступный юмор творения, и что мучительная для нас загадка человека как нельзя проще решается в сфере высших категорий бытия [Анненский 1979: 19–20].

Поэтические наблюдения Анненского о гоголевском юморе позволяют отнести «Нос» ко «второму периоду смеха» писателя, когда под влиянием Пушкина Гоголь стал относиться к смеху серьезно.

Первая научная классификация комических приемов Гоголя была предложена И. Е. Мандельштамом в книге «О характере гоголевского стиля» (1902). Гоголевскому юмору исследователь посвятил целую главу, в которой представил классификацию различных типов юмора. Мандельштам описывает два периода в развитии гоголевского юмора и приводит многочисленные примеры из сочинений писателя, однако «Носа» среди них нет.

В. В. Виноградов в своей новаторской статье «Натуралистический гротеск: Сюжет и композиция повести Гоголя „Нос“» (1920) первым обратил внимание на то, что в 1820-1830-х годах в литературной и бытовой среде были широко распространены так называемые «носологические» анекдоты. Исследователь отметил, что во времена Гоголя «русские журналы охотно давали место панегирикам носу, в которых патетически выяснялось огромное значение носа для человека» [Виноградов 1976а: 19].[15] В периодических изданиях часто публиковались анекдоты о злоключениях носа. Один из них, «французский анекдот», представлял собой комически-грустную исповедь человека, превратившегося в нос. Его внешность вызывала столь сильное отвращение у окружающих, что они безжалостно его осмеивали. Гоголь был знаком с этим анекдотом, опубликованным в литературном приложении к «Русскому инвалиду» от 9 сентября 1831 года; он упоминал о нем в письме к Пушкину. Гоголю был известен и другой анекдот, напечатанный в 1831 году в журнале «Молва» – переведенная с немецкого юмористическая «Похвала носу», в которой показано «огромное значение носа в разных возрастах и положениях человеческой жизни» [Виноградов 1976а: 8].

Многочисленные анекдоты и каламбуры, посвященные носу, были собраны в энциклопедическом альманахе «Картины света», изданном в 1836 году А. Ф. Вельтманом. Альманах вышел за несколько месяцев до публикации «Носа», что, по мнению Виноградова, могло подтолкнуть Гоголя к написанию повести[16]. Приведенные в нем анекдоты рассказывали об отрезанных, исчезнувших и пересаженных носах. Также в издании Вельтмана присутствовали стихотворения и многочисленные каламбуры, основанные на русской фразеологии. Кроме того, в периодической печати часто публиковались сатирические рассказы о злоключениях носов, представлявшие собой довольно невинную и не слишком острую сатиру на русское общество.

Виноградов высказал предположение, что русские публикации на «носологическую» тему служили связующим звеном между «Носом» и романом Л. Стерна «Жизнь и мнения Тристрама Шенди» («The Life and Opinions of Tristram Shandy, Gentleman», 1759)[17]. И хотя русский перевод этого романа появился в 1804–1807 годах, Гоголю носологическая тема была знакома, как считает Виноградов, по сочинениям не самого Стерна, а его подражателей. Среди них был русский писатель французского происхождения Я. И. де Санглен (Jacques de Saint-Glin), автор романа «Жизнь и мнения нового Тристрама» (1825).

Популярность носологических анекдотов, как утверждает Виноградов, также была связана с появлением в 1817 году ринопластики (восстановление носа или изменение его формы хирургическим путем). Это новое направление медицины привлекло к себе внимание публики после перевода на русский язык «Ринопластики» немецкого хирурга К.-Ф. фон Грефе. Газеты и журналы публиковали выдержки из этой книги, зачастую сопровождая их юмористическими дополнениями и носологическими каламбурами.

Виноградов отмечает, что именно в связи с популярностью носологической темы в 1830-е годы нос упоминается во многих произведениях Гоголя. В «Повести о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» рассказчик размышляет: «Я, признаюсь, не понимаю, для чего это так устроено, что женщины хватают нас за нос так же ловко, как будто за ручку чайника?» [2:241]. Носологией определяются взаимоотношения Ивана Никифоровича и Агафии Федосеевны. Рассказчик замечает: «И несмотря, что нос Ивана Никифоровича был несколько похож на сливу, однако ж она схватила его за этот нос и водила за собой, как собачку» [Там же]. Мотив отрезанного носа появляется в «Невском проспекте», в эпизоде с пьяным жестянщиком Шиллером. Отзвуки носологии слышатся в «Записках сумасшедшего», где мимоходом возникает тема самостоятельного существования носа: «И оттого самая луна – такой нежный шар, что люди никак не могут жить, и там теперь живут только одни носы» [3: 212]. По мнению Виноградова, центральное место этой темы в повести «Нос» обусловлено анекдотической природой сюжета.

В 1920-е годы о Гоголе много писали литературоведы русской формальной школы, к которой был близок Виноградов. Б. М. Эйхенбаум, Ю. Н. Тынянов, А. Л. Слонимский и В. Я. Пропп интересовались разными аспектами комического у Гоголя, но, как ни странно, среди их работ нет ни одной, целиком посвященной повести «Нос»[18]. В 1918–1919 годах в Московском лингвистическом кружке была предпринята коллективная работа по анализу повести. С докладами выступили П. Г. Богатырев, О. М. Брик, Р. О. Якобсон и А. А. Буслаев, каждый из которых предлагал свою версию анализа повести. Специальную работу, посвященную «Носу», подготовил Ю. Н. Тынянов. Ни один из докладов не был опубликован[19].

В статье «Рабле и Гоголь» М. М. Бахтин рассмотрел гротесковый аспект гоголевского смеха[20]. По его мнению, «Миргород» и «Тарас Бульба» пропитаны карнавальным духом: «В петербургских повестях и во всем последующем творчестве Гоголя мы находим и другие элементы народной смеховой культуры, и находим прежде всего в самом стиле. Здесь не подлежит сомнению непосредственное влияние форм площадной и балаганной народной комики» [Бахтин 2010: 514]. И хотя Бахтин полагал, что для петербургских повестей в целом характерен карнавальный дух, о «Носе» он высказался чрезвычайно кратко: «Образы и стиль „Носа“ связаны, конечно, со Стерном и со стернианской литературой; эти образы в те годы были ходячими. Но ведь в то же время как самый гротескный и стремящийся к самостоятельной жизни нос, так и темы носа Гоголь находил в балагане у нашего русского Пульчинеллы,