В дверь постучали.

Рожать блондинка не хотела, детей не любила и не понимала, зачем они нужны. Организовывая фонд, она просто верила в то, что несколько десятков выживших малышей в год не сильно навредят планете на общем фоне перенаселенности, зато ее активности найдется достойное, уважаемое обществом применение. Ей был нужен Курица. Будучи прагматичной, она понимала, что трудно найти другого мужчину, с которым не будет противно просыпаться по утрам, который не станет слишком сильно тянуть на себя одеяло семейного первенства, ободрит и приголубит в трудный момент.

А Курице хотелось наследника.

Чем-то надо жертвовать. Сколько бахил она ради него изорвала о полы и лестницы больниц, сколько счетов оплатила. Врачи не могли прийти к определенному выводу. Одни склонялись к тому, что Курица бесплоден, то есть не окончательно бесплоден, но любая его попытка оплодотворения превращается в неподконтрольную науке лотерею с минимальным шансом на успех. Другие ссылались на ее возраст: что вы хотите, детородные функции снижены, не девочка уже. Намеки на годы выводили ее из себя. В своем здоровье она не сомневалась. Всегда залетала без проблем. Правда, не до того было. И мужики не те. Избавлялась от беременностей.

С каждой новой неудачной попыткой она все тверже решала родить и доказать, что здорова. И молода. Она забеременеет во что бы то ни стало.

Услышав стук в дверь, блондинка решила, что ее нет дома, и не шевельнулась. Она не любила, когда в дверь стучат.

Курица не мог отвести взгляд от экрана. Картинка подскакивала вплотную и отпрыгивала. Подскакивала и отпрыгивала. Как задиристый кавказец. Курица зажмурился – картинка тут как тут, на внутренней стороне век. Множество пульсирующих копий с зелено-золотыми горящими краями водили хоровод, бились о границы поля зрения, скатывались к центру.

Он не понимал, что делать с картинкой, липнувшей к глазам. Куда положить, где хранить?

Надо во всем признаться. Рассказать как есть. Я все видел, но я не специально. Я не шпионил. Не копался в твоей переписке, даже это письмо, открытое, не прочел. Фотография сама выпрыгнула. Сама.

Не поверит. И вообще, с какой стати он должен перед ней оправдываться? Это же не он голый на фотографии.

Дура! Не может ящик почтовый закрывать! Дура! Он ненавидел блондинку не за измену, а за то, что не сумела скрыть.

Но ведь на фотографии ничего нет. То есть они не занимаются ничем предосудительным. Да, оба голые. Да, она его трогает, но… Просто сфотографировались. На память.

А ведь это компромат. Пригодится. Приберегу, а когда настанет нужный момент, возьму да и выложу. Нет, мерзость.

Курица воткнул флешку. Сохранил фотографию. Закрыл почту. Опустил крышку ноутбука.

В дверь колотили.

Так стучатся представители власти. Именно такого стука боится блондинка. О таком стуке ей рассказывала мать – так стучали люди из НКВД, когда пришли за дедом и бабкой.

Курица перевел взгляд на кусочек хлеба, который собирался отправить в рот, и сквозь залепившую обзор картинку, которую он попытался смахнуть рукой, увидел зеленые точки. Плесень. Курица поднес кусочек к глазам, присмотрелся. Хлебная гладь была усеяна бархатистыми, серо-зелено-синими, словно глаза блондинки, соцветиями.

Курица встал со стула, начал делать шаги, остановился у двери, отпер замок. На пороге стоял мужчина-дог с фотографии.

Курица толком не знал, хочет он ребенка или нет. То есть, конечно, хочет, но… «Зачем дети?» – спрашивал себя Курица. Конечно, он не верит ни в какое бессмертие посредством детей. Просто набор полноценного горожанина: машина, квартира, ребенок. Двоюродная сестра Курицы лет десять подряд делала карьеру и повторяла, что детей не то чтобы не любит, а не чувствует к ним ничего. Но карьера застопорилась, а тут как раз парнишка один подвернулся. И сестра в скором времени родила дочку и не сильно переживала, когда парнишка растворился вдали. С тех пор она только и делала, что рассуждала о пользе детей и давала советы: «Ты не переживай из-за увольнения, просто роди ребеночка», «Не думай о том, как кредит вернуть, роди ребеночка». Из всего этого Курица для себя вывел, что ребенок – что-то вроде лекарства от скуки, которая наступает, когда заканчивается юность. Способ для покинутых женщин почувствовать себя нужными. Подтверждение собственной нормальности, ликвидности, товарности.

Курица побаивался ребенка. Размышления и разговоры с друзьями не успокаивали. Ведь ребенок не то что бессмертия, он может и счастья, о котором все толкуют, не дать. Будет орать по ночам, требовать внимания, оттянет на себя часть их доходов, будет болеть, попадать в неприятности, будет заставлять его, Курицу, волноваться, а он, Курица, очень нервный. Но самое главное, Курица боялся, что если родится сын, то он обязательно будет стыдиться его, Курицы. Сам Курица считал себя неудачником, которого будущий сын не решится знакомить со школьными приятелями. Однако отсутствие ребенка делало его еще бо́льшим неудачником. У всех его друзей имелись какие-никакие дети, а у некоторых даже по несколько. Друзья разводились с женами, подруги оставляли мужей, но дети подрастали, набирали вес и уже высказывали свое мнение о политической обстановке на Ближнем Востоке. Последней каплей стала полунормальная одноклассница, торчавшая всю жизнь на всем подряд и недавно разродившаяся розовощекой двойней.

Мужчина-дог хлопнул Курицу по плечу и, широко улыбаясь, по-хозяйски, прошел в квартиру.

– Ну как вы тут? – спросил дог, чмокнув блондинку.

Курица смотрел в дверной проем, туда, где только что стоял дог. Курица видел часть коридора, дверь квартиры напротив. Курица чувствовал себя защитником крепостных ворот, через которые прорвался враг. Он закрыл дверь и пошел вглубь жилища, откуда раздавались голоса.

Дог с легким скрипом крутился на высоком стуле возле стойки, распоряжался бутылкой сока и стаканом.

– Взболтай.

– Чего?

– Взболтай сок, прежде чем пить, – пояснил Курица.

Дог задержал на нем взгляд, а потом расцвел улыбкой. Встряхнул бутылку и так и этак. Плеснул в стакан. Выпил. Шорты, майка, кроссовки. На груди пятно пота. Мясное, выпуклое, плотное, разработанное тело прожигало легкий спортивный наряд, перло наружу. Взгляд Курицы притягивал увесистый, толстый, плотный, пульсирующий, взмокший гульфик договых шортов.

Запах дога, орехово-травяной запах его пота, сразу заполнил квартиру и стал проникать в Курицу. Он попробовал дышать ртом, но ощутил вкус. Любовник его жены проникал теперь и в него, разжимал ему рот, раздвигал ноги.

– Есть хорошие новости. Мне в новом ресторане нужны картины. Хочу, чтобы ты показал свои вещи моему помощнику. Купим у тебя кое-что. Твой стиль – то, что нам надо.

Дог снова хлопнул Курицу.

– У нас будут обедать жулики и миллионеры со всего мира, твои картины пойдут нарасхват.

Новый хлопок крепкой пятерней.