Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— И от рук их друзей тоже, не забудь. Я, например, не забуду, — сказала я Фар Дарригу.
Он покосился на Холода с Дойлом и спросил:
— Что, они тебя тоже обижали, прежде чем стать твоими любовниками?
Я покачала головой:
— Нет, я не взяла в любовники ни одного из тех, кто поднимал на меня руку.
— Но ты же очистила конюшню Неблагих! Они с тобой все сюда перебрались. Кто там остался, кого ты так крепко помнишь?
— Я увела только стражей, а не всех знатных сидхе.
— Но стражи и есть знатные сидхе, иначе бы им не доверили охранять королеву или там короля.
Я пожала плечами:
— Я позвала с собой только своих.
Он снова встал на колено, но ближе ко мне, чем раньше, — я подавила желание сделать шаг назад. Еще недавно я бы попятилась, но сейчас мне почему-то захотелось быть той королевой, в которой нуждался Фар Дарриг. Дойл как будто уловил мои мысли и приобнял меня за талию, словно поддерживая в желании не отступать. Холод только придвинулся ближе — руки он предпочитал на всякий случай держать свободными. Стражи всегда старались на публике оставлять кого-нибудь в стороне специально для этой цели, хотя иногда бывало трудно одновременно и утешать меня, и охранять.
— Вы не позвали Фар Дарригов, ваше величество.
— Я не знала, что могу вас позвать.
— Мы были прокляты, а наши женщины истреблены, и народом мы быть перестали. Сколько бы ни прожил каждый из нас, будущего у Фар Дарригов нет.
— Я не слышала ни о проклятии, ни о том, что у Фар Дарригов были женщины.
Он глянул на Дойла черными раскосыми глазами:
— Спроси у него, правду ли я говорю.
Дойл кивнул в ответ на мой взгляд.
— Мы вместе с Красными Колпаками едва не побили сидхе. И мы, и они были гордыми народами, мы жили резней и кровопролитием. Сидхе пришли на помощь людям — спасать их от нас, — с горечью сказал он.
— Вы готовы были перебить на острове всех людей до единого — мужчин, женщин и детей, — сказал Дойл.
— Может, и перебили бы, — согласился Фар Дарриг. — Мы были в своем праве; они нам поклонялись, а не вам. Только потом они стали почитать сидхе.
— Что толку в боге, который истребляет своих приверженцев, Фар Дарриг?
— Что толку в боге, который всех приверженцев растерял, Ноденс?
— Я не бог и никогда им не был.
— Но все мы думали, что мы боги, верно, Мрак? — Он снова издал тот зловещий смешок.
Дойл кивнул, и его рука у меня на талии напряглась.
— Мы ошибались во многом.
— Ох да, Мрак, — с грустью согласился Фар Дарриг.
— Я скажу тебе правду, Фар Дарриг. Я забыл и тебя, и твой народ, и то, что случилось с вами так много лет назад.
— Ох уж эти сидхе, до чего же плохая у них память! Они умывают руки не водой и даже не кровью, а временем и забывчивостью.
— Мередит не сможет дать тебе того, что ты хочешь.
— Она венчанная царица слуа, и пусть совсем недолго, но была королевой Неблагого двора. Ее короновали земля фейри и Богиня, а ведь именно этого вы заставили нас дожидаться, Мрак. Ты и твой народ нас прокляли оставаться безымянными, бездетными и бездомными, пока королева, получившая корону от Богини и самой земли фейри, не вернет нам имя. — Он повернулся ко мне. — Это было вечное проклятие, хоть с виду казалось иначе. Это пытка была и наказание. Мы приходили к каждой новой королеве, прося вернуть нам имена, и все они нам отказали.
— Они помнили, кто вы такие, Фар Дарриг, — сказал Дойл.
Фар Дарриг глянул на Холода.
— А ты, Убийственный Холод, почему молчишь? Или ты думаешь только то, что Мрак велит тебе думать? Говорят, ты его нижний.
Вряд ли Холод понял весь смысл последнего слова, но насмешку почувствовал.
— Я не помню судьбы Фар Дарригов. Я пробудился в зиму, когда ваш народ уже ушел.
— Верно-верно, ты был когда-то всего лишь убогим Джекки Инеем, лишь одним из сонма спутников Зимней Королевы. — Он опять по-птичьи склонил голову. — А как ты превратился в сидхе, Холод? Почему набрал силу, когда другие ее теряли?
— В меня верили люди. Я Джек Иней, я Дед Мороз. Обо мне есть сотни поговорок, обо мне пишут сказки, дети смотрят в зимние окна и думают, что я разрисовал их узорами. — Холод шагнул к коленопреклоненному карлику. — А о тебе что говорят человеческие дети, Фар Дарриг? Хорошо, если на самом дне человеческой памяти шевельнется мысль о вас, забытых.
Фар Дарриг окатил его взглядом, полным такой ненависти, что стало по-настоящему страшно.
— Они помнят нас, Джекки, помнят! Мы живем в их памяти, в их душах. Они наше творение — они такие, какими их сделали мы.
— Ложь тебе не поможет, Фар Дарриг, — сказал Дойл.
— Это не ложь, Мрак. Пойди в любой кинотеатр и посмотри любой боевик — ты убедишься. Их убийцы-маньяки, их войны, их новости, в которых смакуют, как отец убил всю семью, лишь бы не говорить им, что потерял работу, или как женщина утопила своих детей, чтобы уйти к новому любовнику! Ой нет, Мрак, люди нас помнят. Это н аши голоса звучат в потемках их душ; все живо, что мы насадили. Красные Колпаки принесли им войну, а мы — страдание и пытку. Они наши истинные дети, Мрак, не заблуждайся.
— А мы принесли им музыку, поэзию, живопись и красоту, — сказал Дойл.
— Вы— Неблагие. Убийства вы им тоже принесли.
— Да, тоже. И вы ненавидите нас за то, что мы дали людям не только страх, кровь и смерть. Ни один Красный Колпак и ни один Фар Дарриг ничего не написал, не нарисовал, не изобрел и не придумал. Вы не способны творить, Фар Дарриг, вы только разрушаете.
Он кивнул.
— Я много веков, больше веков, чем можно представить, провел за изучением урока, который вы нам преподали, Мрак.
— И чему же ты научился? — спросила я тихо, не слишком уверенная, что хочу услышать ответ.
— Что люди живые. Что они созданы не только нам на потеху, что они настоящий народ. — Он посмотрел в глаза Дойлу. — Но Фар Дарриги прожили достаточно долго, чтобы увидеть, как пали могучие — как прежде пали мы. Мы видели, как тает сила и слава сидхе, и радовались — все те немногие, кто дожил.
— И все же ты пришел и преклонил колено перед нами, — парировал Дойл.
Фар Дарриг покачал головой:
— Я преклонил колено перед царицей слуа, а не перед сидхе — Неблагой или Благой, все равно. Я преклонил колено перед царицей Мередит, а если б здесь стоял царь Шолто, поклонился бы и ему. Он верен другой своей стороне.
— Щупальца Шолто теперь лишь татуировка — пока он их не призовет. Внешне он столь же сидхе, как любой из нас, — сказал Дойл.