Дух Ямамото подгонял меня

Дерзать, что бы ни случилось.

Неписаное и негласное, бусидо до сих пор является духом-вдохновителем, движущей силой нашей страны.

Рэнсом говорит, что «сегодня бок о бок существуют три разных типа японцев: старый, еще не полностью вымерший; новый, едва родившийся, и то только духовно; и переходный, испытывающий сейчас муки становления». Хотя во многом это утверждение очень верно, особенно в том, что касается конкретных институтов, однако применительно к фундаментальным этическим понятиям оно требует некоторого уточнения; поскольку бусидо, творец и творение старой Японии, по-прежнему управляет переходом и оказывается образующей силой новой эпохи. Великие государственные деятели, правившие кораблем нашей страны, проходившим сквозь ураганы реставрации и водовороты национального возрождения, не знали иного морального учения, кроме благородных принципов бусидо. В последнее время некоторые писатели[59]попытались доказать, что значительный вклад в создание новой Японии внесли христианские миссионеры. Я охотно признал бы заслуги тех, кто подлинно заслужил признание, но эту честь едва ли можно приписать нашим добрым миссионерам. Им по роду деятельности более приличествует следовать заповеди Писания «в почтительности друг друга предупреждайте», чем заявлять претензию, подкрепить которую они ничем не могут. Что до меня, то сам я считаю, что христианские миссионеры делают для Японии много хорошего в сфере образования и особенно нравственного просвещения; однако работа Духа, непостижимая, но оттого не менее достоверная, все еще скрыта в божественной тайне. Все, что делают миссионеры, оказывает только косвенное влияние. Нет, христианские миссии пока еще достигли очень немногого в формировании характера новой Японии. Нет, именно бусидо, чистое и простое, двигало нами на счастье или на горе. Откройте биографии таких создателей современной Японии, как Сакума, Сайго, Окубо, Кидо, не говоря уже о воспоминаниях живых еще людей, например Ито, Окумы, Итагаки и прочих, – и вы увидите, что именно под влиянием самурайского учения они мыслили и творили. Когда после ставшего итогом многолетних наблюдений исследования Дальнего Востока Генри Норман сделал вывод, что единственное отличие Японии от других восточных деспотий заключается в том, что «ее народом управляет самый строгий, возвышенный и выверенный из известных кодекс чести», он прикоснулся к главной побудительной силе, которая сделала новую Японию тем, чем она является сейчас, и которая сделает ее тем, чем ей предназначено стать.[60]

Преобразование Японии есть факт очевидный для всех. Естественно, что в работе такого масштаба были задействованы различные мотивы; но если нужно назвать главный, я не колеблясь назову бусидо. Когда мы открыли страну для иностранной торговли, когда мы ввели последние достижения техники во все сферы нашей жизни, когда мы начали изучать западную политику и науку, мы делали это не ради развития физических ресурсов и благосостояния; тем более это не было слепым копированием западных обычаев.

Знаток восточных традиций и народов Таунсенд, наблюдавший их непосредственно, писал: «Нам каждый день говорят о том, как Европа повлияла на Японию, и забывают, что Япония сама произвела все перемены, что не европейцы учили Японию, а она сама решила учиться европейским методам государственной и военной организации, доказавшей свою успешность. Она импортировала европейскую техническую науку, как Турция за несколько лет до того импортировала европейскую артиллерию. Это не совсем влияние, – продолжает Таунсенд, – если только не считать, что Англия находится под влиянием Китая, покупая у него чай. Где тот европейский апостол, – спрашивает автор, – философ, политик или агитатор, который реформировал Японию?»[61]

Таунсенд понял, что источник преобразовавшей Японию силы целиком находился внутри ее; прояви он интерес к нашей ментальности, то с присущей ему проницательностью легко мог бы убедиться, что этот источник не что иное, как бусидо. Чувство собственного достоинства, для которого нестерпимо, когда на него смотрят сверху вниз, – вот в чем заключался сильнейший мотив. Финансовые и промышленные соображения возникли позднее уже в процессе реформ.

Влияние бусидо по-прежнему так ощутимо, будто «начертано ясно на скрижалях, чтобы читающий мог прочитать». Мимолетного взгляда на жизнь японцев достаточно, чтобы это заметить. Прочтите Херна, самого красноречивого и правдивого толкователя японской мысли, и вы увидите бусидо в работе этой мысли. Повсеместная вежливость народа, доставшаяся нам в наследство от самураев, известна слишком хорошо, чтобы еще раз о ней говорить. «Япошки» доказали свою выдержку, стойкость и храбрость во время китайско-японской войны[62]. «Есть ли народ более преданный и патриотичный?» – этот вопрос задают многие, и за свой гордый ответ «Нет!» мы должны быть благодарны благородным принципам бусидо.

С другой стороны, честность требует признать, что бусидо в большой мере несет ответственность и за наши ошибки и недостатки характера. Несмотря на то что некоторые наши молодые люди уже создали себе международную репутацию в области науки, мы еще ничего не достигли в философии, – что может быть объяснено тем, что воспитание в духе бусидо не уделяло внимания метафизическим учениям. Чувство чести у нас является причиной чрезмерной обидчивости и раздражительности; и если мы повинны в чванстве, в чем могут обвинить нас некоторые иностранцы, то это тоже результат преувеличенного понятия о чести.

Если вы бывали в Японии, не приходилось ли вам часто видеть молодых людей с растрепанными волосами, в рваной одежде, с большим посохом или книгой, которые бредут по улице с видом полного равнодушия к земным делам? Это сёсэй (студент), которому земля слишком мала, а небеса недостаточно высоки. У него есть свои теории о жизни и вселенной. Он живет в воздушном замке и питается святым духом премудрости. В его глазах горит огонь стремлений; его ум жаждет знания. Нужда – не более чем стимул, подгоняющий его вперед; мирские блага в его понятии – кандалы, стесняющие личность. Он образец верности и патриотизма. Он самопровозглашенный хранитель национальной чести. Со всеми своими достоинствами и недостатками он – последний осколок бусидо.

Каким бы укоренившимся и мощным ни было до сих пор влияние бусидо, оно, как я уже говорил, есть влияние бессознательное и молчаливое. Сердце народа, само не зная почему, отзывается на все обращения к тому, что оно унаследовало, поэтому одна и та же этическая идея, но выраженная либо в новом термине, либо старых словах бусидо, имеет совершенно разную силу воздействия. Христианин-отступник, которому никакое пасторское увещевание не помогло бы удержаться на краю пропасти, сошел со своего порочного пути, когда услышал призыв к верности и преданности, в чем он когда-то поклялся своему Учителю. Слово «верность» пробудило в нем все благородные чувства, которым он позволил охладеть. Группа непослушных юношей, недовольных одним из своих преподавателей, устроила «забастовку» в колледже, но разошлась после того, как директор задал им два простых вопроса: «Ваш профессор человек достойный? Если так, то вы должны уважать его и продолжать посещать его уроки. Он слаб? Если так, то недостойно мужчины толкать споткнувшегося». Научная некомпетентность преподавателя, вызвавшая беспорядки, показалась студентам пустяком по сравнению с нравственными вопросами. Если обратиться к чувствам, вскормленным бусидо, можно дать начало моральному обновлению огромного масштаба.