Я продвигался с осторожностью: не обнаружив никаких признаков человека, я все же опасался встречи с индейцами, считавшими всякого белого врагом. Наконец я достиг излучины, выше которой, по моим воспоминаниям, русло суживалось и начиналась довольно глубокая теснина. Это я помнил великолепно, так как, проникая в долину, мы были вынуждены именно в этом месте покинуть с фургоном русло потока и поехать лесами в обход. Здесь, по всей вероятности, я выясню, каким образом был запружен ручей.

Я подбирался к излучине, крадучись вдоль берега, и осторожно заглянул вниз, раздвинув чащу.

Странное зрелище представилось моим глазам.

Как я и предполагал, ручей был запружен именно в том месте, где русло суживается. Но плотина была не случайной помехой, а правильным искусственным сооружением.

Поперек ручья был опрокинут большой ствол. Сильно надломленный, он не окончательно отделился от основания, но держался на многочисленных уцелевших волокнах.

На том берегу ручья, куда запрокинулась крона надломленного дерева, ее припечатывала куча камней, смазанных илом, чтобы она держалась прочнее. Дерево подпиралось длинными колышками. Они образовывали подобие частокола, снизу заваленного для устойчивости камнями. Позади этого частокола новые колышки, перехваченные ветками и закрепленные камнями и опять-таки обмазанные илом. Вся постройка представляла собой плотину в шесть футов толщиной, с плоским верхом и некоторым уклоном к нижнему течению ручья; к верхнему она обрывалась почти отвесно. Крыша плотины была покрыта илом. Два узких шлюзовых отверстия скупо пропускали воду, стекавшую на парапет.

Казалось, это архитектурное сооружение было делом человеческих рук. На самом же деле – ничего подобного.

Строители находились у меня перед глазами. В данную минуту они как будто отдыхали. Их была по крайней мере сотня; они растянулись на земле и на крыше новой плотины.

Строители находились у меня перед глазами. В данную минуту они как будто отдыхали

Коричневые или темно-каштановые зверьки напоминали гигантских крыс; не хватало лишь длинных, заостренных хвостов. У них были выгнутые спинки и плотные закругленные туловища, как у всех животных, родственных крысам; зубы острые, режущие, характерные для семейства грызунов32; эти зубы я хорошо разглядел, так как животные пользовались ими ежеминутно. По два широких и острых клыка на каждой челюсти выпячивались даже при спокойном положении рта. Уши были короткие, наполовину прикрытые шерсткой. Все тело в длинном лоснящемся меху. По сторонам ноздрей росли пучки щетины, словно кошачьи усы. Глазки маленькие и высоко посаженные, как у выдры. Передние лапы короче задних, но и те и другие – с пятью коготками. Однако на задних лапах, больших и широких, пальцы были связаны перепонкой.

Так вот чьи следы я видел, приближаясь к ручью.

Самой интересной частью у этих животных был хвост, совершенно обнаженный, темно-коричневого цвета, как будто обтянутый шагренью. В длину он имел не больше фута, несколько дюймов в ширину и в толщину и напоминал ракетку для игры в гольф, только потолще и с закруглением в конце.

Зверьки эти были крупнее и в то же время короче и толще выдр.

Хоть я и впервые сталкивался с этими созданиями, но сразу узнал в них бобров33.

Тайна теперь разъяснилась: колония бобров эмигрировала в долину, и построенная ими плотина вызвала внезапное наводнение.

Сделав это открытие, я остался на месте – понаблюдать интересных зверей.

Плотина казалась вполне законченной, но это отнюдь не явствовало из того, что зверьки отдыхали. Дело в том, что бобры производят свои строительные работы только по ночам. Вообще они очень редко появляются днем на суше, так как боятся охотников; но эти звери, очевидно, были не знакомы с огнестрельным оружием, и они как будто отдыхали от ночных трудов. Без сомнения, вся плотина не могла быть воздвигнута за одну ночь, и лишь верхняя часть ее, возведенная бобрами накануне, послужила причиной наводнения. Так как ручей в этом месте почти подступал к берегам лужайки, достаточно было небольшого препятствия, чтобы его запрудить и вызвать громадный разлив.

Одни бобры лежали на сооруженной ими постройке, грызя листья и стебли, торчавшие из массы ила, другие купались и кувыркались в воде, третьи, наконец, сидя на пнях по сторонам плотины, били время от времени по воде своими тяжелыми хвостами, подобно прачкам, полощущим белье.

Это было любопытное и комическое зрелище. Насладившись им вдоволь, я хотел было выступить из засады, чтоб посмотреть, какое впечатление произведет появление человека на четвероногих строителей, когда внезапно внимание их было привлечено каким-то предметом.

Один из них, сидевший на пне на некотором расстоянии от запруды, по всей вероятности дозорный34, соскочил и трижды ударил тяжелым хвостом: это был, конечно, сигнал; тотчас зверек нырнул с головой в воду, как будто его преследовали, а вся прочая стая, услышав хлопанье и плеск, вздрогнула и, с ужасом оглянувшись, пустилась к берегам и юркнула в воду. Каждый перед тем, как нырнуть, щелкал хвостом.

В поисках причины этой внезапной тревоги я заметил в направлении, где сидел сторожевой бобр, животное странной формы. Оно двигалось медленно и бесшумно, крадучись за деревьями и прижимаясь к воде. Оно направилось к шлюзам, и я стал наблюдать за ним. Достигнув плотины, оно медленно взобралось на парапет, стараясь остаться незамеченным со стороны озера.

Тут я разглядел его подробно. Это был неуклюжий зверь, немного крупнее бобра и в некоторых отношениях похожий на него. Различия, однако, бросались в глаза. Во-первых, несколько иная окраска: спина и живот у пришельца были почти черные; две светло-коричневые полосы шли по бокам, встречаясь сзади. Лапы и нос были совершенно черные, тогда как грудь и шея – белые, и глаза обведены белыми кругами. Ушки маленькие, густые, усы топорщащиеся и короткий пушистый хвост.

Мех у него густой и длинный, лапы сильные, мускулистые и настолько короткие, что при ходьбе он как будто волочит тело по земле: кажется, что он ползает, а не ходит. Это объясняется его принадлежностью к животным стопоходящим. Его удлиненные ступни были хорошо развиты и снабжены блестящими загнутыми когтями. Во всей повадке его чувствовался хищник.

Это была росомаха – смертельный враг бобров.

На середине плотины она остановилась, положила передние лапы на бруствер из частокола и глины, медленно подняла голову и заглянула в запруду.

Хотя бобры полжизни своей проводят под водой, они лишены способности оставаться в ней подолгу и время от времени вылезают на поверхность подышать воздухом. Бобры уже повысовывали головы в разных местах запруды. Некоторые настолько осмелели, что взобрались на маленькие островки, торчавшие там и сям над водой; животные были вполне уверены, что виверра, будучи плохим пловцом, здесь их не настигнет. Однако никто из бобров не обнаруживал желания вернуться к плотине.