Кэтлин была настолько потрясена случившимся, что ей было мало дела до болтовни Бьянки, хотя и было удивительно, что известие о ее мизерном состоянии совсем не озадачило графиню, наоборот, на ее лице появилось выражение лукавства. Впрочем, Кэтлин не считала себя виноватой, она никого не обманывала, все было просто-напросто недоразумением. Да, ди Рини, несомненно, были жадны до денег, не хотели упускать добычу. Но ошиблись…

— Не подумайте, что ваше пребывание стесняло нас, — сжав ей руку, суховато обронила Бьянка, — надеюсь, вы не испытывали неудобства. Но теперь, мне представляется, вы наверняка утомлены Венецией, и советую вам вернуться домой.

Чем не способ любезно выпроводить гостя! Однако Бьянка удивила ее еще раз.

— Бога ради, не думайте, будто мы что-то замышляли с братом в отношении вас. В доказательство обратного я была бы очень рада, если бы вы забрали с собой в Англию те вечерние платья, в которых вы были так очаровательны. Уверена, у вас найдется время и место еще не раз блеснуть в этих туалетах.

— Нет, благодарю. — Кэтлин яростно тряхнула головой. Она была совершенно уверена, что никогда не захочет надеть их снова. Конечно, она все еще была под впечатлением последней встречи с Эдуардом.

Хватит быть вороной в павлиньих перьях.

Ее отъезд из палаццо ди Рини был лишен всяческих церемоний. Паоло, который все узнал со слов Бьянки, предпочитал никому не мозолить глаза, пока Кэтлин собирала вещи и прощалась с Бьянкой, и даже совсем перед уходом он не появился, словно не найдя в себе мужества.

А может, просто разделял ее чувства. Временами он был с ней очень мил, временами же в нем прорывался буйный темперамент, и ее утомляло столь чрезмерное внимание. Наконец, она не могла забыть об Арлетт, по крайней мере частично он был в ответе за ее исчезновение; а легкость, с какой Паоло переключал свое внимание с одной женщины на другую, едва ли воспринималась как благо теми, кому оно в данный момент предназначалось.

Бьянка одна ее проводила. Она взяла билет на ночной рейс, чтобы не откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня.

Их лодочник забрал Кэтлин с причала, такси довезло в аэропорт, никто не провожал ее с сожалением, когда девушка молчаливо прощалась с блистательной в прошлом венецианской республикой. Но это не означало, что не осталось сожалений в ее сердце. Она знала, что никогда не забудет Венецию, и прежде всего Эдуарда Морока. Он был единственным мужчиной, кто так ее целовал и наполнил невыразимым желанием стать частью его жизни, но она не винила его за то, что он отклонил это желание. Просто она была невероятно наивна, когда вообразила — а порой прямо убеждена, — что он увлекся ею так же, как она им. Возможно, узнай она его репутацию сначала, она была бы осторожнее и, уж конечно, не позволила бы никаких поцелуев. Но это бы не избавило ее от влюбленности.

Влюбиться — значит стать уязвимой, что с ней и произошло. Несомненно, ей было чрезвычайно трудно избавиться от всего, что касалось Эдуарда. Не только ее гордость пострадала, душа скорбела ввиду предстоявших дней, а может, и месяцев, и лет…

Неудивительно, что будущность предстала пред ней в мрачном свете, когда она приземлилась в лондонском аэропорту. Ей захотелось, чтобы ее покойная тетушка оставила свои сбережения кому-нибудь еще, чтобы ей никогда не доводилось ездить в Венецию, даже ради Арлетт.

Она понимала, что мать будет очень недовольна ее неудачной поездкой. В предвидении упреков она вынуждена была собраться с духом, когда такси подъехало к серому лондонскому дому. Мать, должно быть, получила ее телеграмму и выглядывает в окно. Однако, к ее удивлению, миссис Браун, хотя и выглядывала в окно, была настроена вполне дружелюбно, приветствуя юную дочь. Она поинтересовалась, как той понравилась Венеция, выказала интерес ко всяким мелким деталям поездки, хотя, разумеется, Кэтлин ни словом не упомянула Эдуарда Морока, и поблагодарила за разные мелкие подарки, привезенные ею. Она поинтересовалась и Арлетт, но даже не удивилась, когда Кэтлин вынуждена была признать безуспешность своих поисков.

Они попили чаю в загроможденной старой мебелью гостиной, но и тут миссис Браун воздержалась от упоминаний об Арлетт. Если бы Кэтлин не так устала и не совсем пала духом, она бы заинтересовалась странным равнодушием матери. Она сказала самой себе, что завтра им следует продумать новый план поисков. Правда была в том, что в силу возраста сестра могла исчезать по своему желанию, семья для нее никогда не значила чрезмерно много. Но из двоих своих детей миссис Браун всегда предпочитала Арлетт, а Кэтлин не ревновала к своей сводной сестре, принявшей фамилию ее собственного отца. И она испытала благодарность к матери за то, что с ее помощью восстановила равновесие.

Но, предпринимая отчаянные усилия весело болтать про незабываемые венецианские чудеса, она испытывала чувство поражения в борьбе с реальностью. Она не могла говорить ни об Арлетт, ни о том, что тревожило ее больше всего на свете… она никогда не увидится снова с Эдуардом Мороком. Эта мысль так ее потрясла, что она решила: нечто жизненно важное для ее существования потеряно безнадежно. В ее глазах помимо воли застыла глубокая тоска. Миссис Браун, что-то пробормотав о возможной простуде, приказала ей лечь в постель, дала аспирин и горячее молоко, и Кэтлин, наконец, провалилась в глубокое, но беспокойное забытье.

Наутро она выглядела немного бледной, словно утомленной. Была суббота, и она пошла с матерью по магазинам, как всегда по выходным; а затем в благодарность матери за то, что та опять воздержалась от упоминания об Арлетт, она послушалась ее совета, отправилась в ближайший кинотеатр, где с замиранием сердца посмотрела итальянский фильм.

Утром в понедельник после привычного завтрака Кэтлин отправилась в свой книжный магазин. Длительность ее отпуска не была точно определена, а хозяин, ценивший ее, предлагал две-три недели, а по необходимости и месяц. Когда же она появилась спустя менее трех недель, он не мог скрыть удивления. Он уже собирался расспросить, как она провела время, но понял, что что-то не в порядке. Девушкам, выезжавшим за границу по получении наследства, обычно есть о чем рассказать. Кэтлин же, двигавшаяся и говорившая как-то механически, старалась отмалчиваться.

Ее напарница проявляла любопытство, но Кэтлин совершенно безжизненным тоном сообщила, что все в порядке. Та не стала докучать, видя желание Кэтлин отмолчаться, и до обеда ее оставили в покое.

Обедала она в парке, как всегда в летнее время, бисквитами и яблоком, только на этот раз бисквиты пошли лебедям, а яблоко вернулось в карман. Она смотрела невидящим взором и думала, как пойдет день за днем, и страх от осознания того, что она никогда больше не увидится с Эдуардом, рос в ней и наконец достиг наивысшей точки. В это время подъехало такси, из него вышел высокий мужчина и медленно побрел по дорожке парка, видимо любуясь лебедями. Но лебеди были лишь предлогом. Незнакомец должен был проследить за Кэтлин и узнать место ее работы.

Кэтлин так была занята собственными мыслями, что не замечала ничего вокруг. Даже если бы она обратила внимание на высокого мужчину, следовавшего за ней по пятам, ей бы и в голову не пришло, что ее выслеживают.