находятся истоки Борисфена. Во всяком случае, до этих истоков не меньше пятидесяти дней плавания! Если бы в Греции кому-нибудь сказали, что существуют реки такой длины, никто бы не поверил.

После долгого странствования приплыли к той области, в которой жил Камариэс. Он был одним из самых почтенных жителей селения, и его встретили очень торжественно. Его друг Архилох также мог рассчитывать на радушный прием, но для этого ему необходимо было совершить обряд побратимства.

Обряд справлялся в жилище Камариэса. Это был большой шатер, покрытый белым войлоком. Никакой мебели не было. Все сидели на корточках на ковре, прямо на полу. В центре шатра поставили большую глиняную чашу с вином. Затем Камариэсу и Архилоху сделали на теле уколы острым гвоздем и небольшие надрезы ножом и кровь обоих примешали к вину в чаше. В эту же чашу погрузили меч, стрелы, небольшой топор и копье, после чего произнесли молитву богам. Эту смесь вина с кровью выпили оба побратима и их знатные гости. Так был Архилох принят в племя.

Как ему уже раньше предсказал Камариэс, его пение и игра на флейте привели скифов в восхищение. Его осыпали подарками: ему дарили золото, оружие, ковры, одежду. После нескольких поездок по окрестным селениям он стал одним из самых богатых обитателей селения.

Вблизи селения находились поля пшеницы. Каждый колос нес на себе зерна, гораздо более крупные и многочисленные, чем пшеница в Греции. Но скифы-земледельцы хлеба не ели: хлеб вызывал у них отвращение. Они питались кобыльим молоком (кумысом), сыром и мясом, а хлеб сеяли для корма скоту. Его можно было купить сколько угодно — цены были ничтожные.

Нередко с севера в селение приезжали скифы-кочевники. Они переезжали в телегах-домах со своими семьями с места на место и хлеба вовсе не сеяли; иногда они покупали его у скифов-земледельцев для корма скота зимой.

Архилоха очень уговаривали остаться здесь жить навсегда, но ему было не по себе. Тяжело было не видеть ни одного греческого лица, не слышать ни одного греческого слова, неловко и непривычно ходить в одежде из шкур.

Его удивляли вид и форма чаш, из которых его хозяин и гости пили вино. Он спросил, из чего они сделаны, и ему объяснили, что каждая такая чаша сделана из верхней части человеческого черепа; она позолочена изнутри и обтянута кожей. Архилох восхищался ловкостью скифов, в верховой езде и стрельбе из лука никто не мог бы сравниться с ними. Их лошади были прекрасно обучены. Скифы умели на всем скаку повернуться на седле и стрелять назад из лука. Но и это восхищение сменилось отвращением. С уздечек свисали мягкие желтовато-белые полосы, такого же цвета были и колчаны для стрел. Архилох спросил, из какой ткани сделаны эти полосы и для чего они нужны. Ему сказали, что они сделаны из кожи убитых врагов и служат для того, чтобы стирать кровь с рук.

Архилох кое-как прожил всю зиму в скифском селении. Особенных холодов он не замечал. Он видел, что пролитая на снег вода действительно «не делает грязи», так как она замерзает, а огонь, разведенный на земле, «делает грязь», так как снег вокруг тает. Этого не бывает в Греции, где снег лежит только на вершинах гор, а в долинах обычно тает, как только падает на землю, но это его не поразило. Зато он увидел собственными глазами, как люди переезжают через реку на лошадях и не тонут: лед здесь толстый и твердый, как камень. Видел он и густой, словно падающие перья, снег, сквозь который ничего не видно.

Кончилась зима, и Архилох получил возможность плыть по реке. Он приобрел корабль, нагрузил его и поплыл вниз по Борис фену. Прибыв в греческую факторию в устье Гипаниса, он продал часть товаров, оснастил свой корабль для морского путешествия, нанял гребцов и поплыл на Парос.

Архилох плыл спокойно и без всяких приключений. Быстро промелькнули и Евксинский Понт, и Геллеспонт, и Эгейское море.

Однажды вечером Архилох завидел вдали скалы Пароса. Он был счастлив, сердце его билось от радости: наконец он возвращается на родину богатым, ни от кого не зависящим человеком! Но внезапно на небо набежали тучи, наступила непроглядная тьма, на море поднялись огромные валы. Буря сломала мачты на корабле, изорвала паруса в лоскутья, всю палубу залило водой, и корабль стал погружаться в пучину. Архилох сбросил с себя одежду и прыгнул в бушующие волны. Ему удалось доплыть до мачты, оторвавшейся от корабля, и обхватить ее руками и ногами. Едва он отдалился от корабля, как услышал треск и вопли людей. Он оглянулся и с ужасом увидел, что корабль опрокинулся и пошел ко дну вместе с гребцами...

Архилох остался один в непроницаемом мраке среди бешеных волн. Ему казалось, что нет никакой надежды на спасение. Он не мог уцелеть в открытом море среди урагана. Волна быстро несла его куда-то. Если бы его даже вынесло к берегу, он разбился бы о прибрежные скалы... Но вдруг он увидел огни, слабо пробивающиеся сквозь мрак, и понял, что его несет в паросскую гавань с отлогим песчаным берегом. И действительно, он оказался в гавани. Здесь волнение стало слабее. Вскоре волны выбросили его целым и невредимым на прибрежный песок. Очевидно, и на этот раз Гермес позаботился о своем любимце поэте и спас ему жизнь, но при этом пожелал, чтобы поэт остался бедняком. Напрасно Архилох сидел у прибоя в надежде, что прилив вернет ему хоть что-нибудь из корабельного груза...

Уныло поплелся Архилох в город: мечтам о богатстве не суждено было сбыться.

Прошло еще несколько лет.

Однажды совсем неожиданно для Архилоха в скромном садике его дома появился его старый друг Эсимид. Об этой встрече Архилох рассказывает в найденном недавно стихотворении. Эсимид вместе с ним участвовал в том сражении, в котором Архилох бросил свой щит. Архилох думал, что, кроме него, никто тогда не спасся. Оказалось, Эсимид жив. Архилох дружески обнял его, ввел в свой дом, угостил старым вином. Но Эсимид был в самом мрачном настроении. Вот что он рассказал Архилоху.

После того как он бежал с поля битвы, ему казалось, что его ожидают всеобщее презрение и позор. Он боялся смотреть людям в глаза и думал только о том, что после смерти его будут проклинать