– Кис, кис, кис… – зачем-то позвал его Кеша.

Кот не шелохнулся.

–…Кис! Кис, кис! – звал Кеша вкрадчиво и осторожно.

Но вот зверь дёрнул ухом раз, другой. Потом встряхнулся – и пошёл прочь, со дна оврага. Наверх. Кеша напряжённо следил за ним. Выбирая путь, кот неторопливо двигался по отлогим мелким проплешинам. Он огибал отвесные обрывы и занесённые снегом глубокие, провальные впадины.

Вдруг Кеша испугался, что кот исчезнет из виду. Торопливо поднявшись, Кеша двинулся за ним следом, но тут же увяз в снегу по пояс. Он выбирался, в спешке помогая себе руками, барахтался и почти полз. Зверь остановился на узком возвышении, с которого ветром смело почти весь снежный покров, и будто ждал теперь человека под отвесной глинистой стеной.

Наконец Кеша выбрался на кошачий путь. Теперь ноги чувствовали опору. А бурьян по склонам крепко держал его, цепляющегося за высохшие, заиндевевшие вершины. Впрочем, они до странности были похожи на вздыбленные корни – будто растения росли вверх ногами и, может быть, цвели там, под землёй, тайно, долгими зимами, вбирая с поверхности своими корнями хмурый свет холодных небес, будто пасмурную воду.

«Парадокс в голову влез!» – Кеша быстро сморгнул с ресниц странное мысленное видение. И понял: это – от психовой шапки. Сдерживая дыхание, он лез за зверем…

Больше всего на свете он опасался теперь спугнуть кота и часто поднимал голову вверх, торопливо запоминая все извивы его замысловатого продвижения. Но рыжий кот останавливался. Зверь отрешённо смотрел на выбирающегося человека некоторое время, не давая, однако, ему возможности приблизиться слишком. Глаза кота вспыхивали в тени обрыва жёлто и неприязненно, и тут же гасли – кот шёл наверх.

Когда голова Кеши показалась из оврага, кот уже стоял понуро на огромном пустыре, поодаль, полуобернувшись. Зверь, неопрятно взъерошенный, будто отощал теперь на ветру и обессилел враз. И в том, как он наблюдал за человеком, Кеше почудилась тоскливая и презрительная отчуждённость.

– Вывел… – не веря себе, восторженно бормотал Кеша, выбираясь из оврага окончательно, ноги его дрожали.

Однако прокашлялся он вполне солидно:

– Хм. Конечно, зверь чует, кого выводить, а кого – не обязательно.

Мгновенный закатный луч выбился из облаков у самого края небес. Рыжая шерсть ярко вспыхнула вдруг в снежной синеве – и померкла. Кот исчез бесследно.

Потом Кеша отряхивался на ветру, приходя в себя. Он решительно не понимал, куда мог подеваться этот огненно-рыжий кот среди огромного и открытого заснеженного пространства, быстро темнеющего перед ночью.

Но уже включался свет в окнах домов. Они казались совсем близкими. И Кеше было, было, куда идти – к теплу, к заботе, положенной ему по праву.

И, наконец, всё происшедшее стало казаться ему только глупым недоразумением – не больше.

– Ну, дер-р-ревня… – бодро вышагивая, поражался он недавним своим переживаниям. – Чокнешься – запросто, доходишься тут в чужой шапке… А что? Начнёшь ещё сам наказывать себя. Как псих пресловутый. За неправильный ход мыслей!.. Ну, не-е-ет. Я же всё-таки не кретин какой-нибудь, правильно? Это же за версту видно!..

Однако на душе у него было неспокойно. Звериный дремучий взгляд чудился ему за спиной. Кеша оборачивался, смотрел на замершее пустынное поле, на поднимающуюся над тёмным бором бледную луну – и не обнаруживал никого.

– Всходит, как будто ничего не случилось… Светит… – неприятно поражало его бесстрастное ночное светило, следующее над снежной равниной своим извечным путём. – А если б я погиб?!. Безобразие. Посильнее бы долбанулся – и к утру был бы не живее памятника самому себе… Нет, я же вполне мог окоченеть!!! Как пресловутый Кочкин какой-нибудь. Или… Или…

Ему тут же вспомнилась замёрзшая курица с выклеванными глазами, неподвижно стоявшая возле навозной кучи на одной ноге. И холодок пробежал по его позвоночнику, а голова неприятно втянулась в плечи. Вдруг взвыла в бурьяне, заводясь, машина – без мотора, без кузова, без колёс. Слабый её, тёмный силуэт был едва различим на косогоре. Переключились скорости. И она понеслась, недвижная, под луною, по несуществующим буеракам, и задребезжала, загрохотала на неведомых колдобинах, будто везла кровельное железо. Остановившийся было, Кеша долго матерился на краю поля.

Но, шагая уже вдоль улицы, он осмелел снова.

– Подумаешь – с моста навернулся! По ходу жизни, – заносчиво повторял он одно и то же под скрип шагов, пытаясь переспорить то ли самого себя, то ли кого-то ещё. – Делов-то.

– Обычный парадокс! Без единой царапины, между прочим, выполз… Нет: вознёсся! Из глубин падения. И… если я тут нарисовался, – презрительно сплёвывал он, – меня хрен сотрёшь!..

На вечерней улице не было ни души. Только впереди, по узкой тропе, протоптанной в снегу, медленно плелась сгорбленная старуха в длинном чёрном пальто, с клюкой, и держалась за поясницу. Он нагонял её довольно быстро. Однако чёрная старуха вдруг суетливо качнулась прямо перед ним, словно собираясь завалиться на бок, но сделала неожиданно широкий шаг в сторону, к низкому освещённому окну совсем небольшой избёнки. И Кеша уставился на комнатный свет во все глаза, поверх замершей у стены старухи – окно было приотворено на улицу, словно летом.

–…Что высишися, о убогий человече? – доносилось оттуда чьё-то заунывное, распевное чтение. – Кал сый, и гной. Что дмешися и выше облак высишися? Помысли состав свой. Яко земля еси, и паки в землю пойдеши…

Вдоль окна, то ли на лавке, то ли на стульях, лежал прямо перед ними старый, сосредоточенный покойник в гробу. Мучнистое лицо его в чёрном бумажном венце, испещрённом белыми буквами, было совсем рядом. Вокруг гроба сидели, должно быть – не первый день, усталые дремлющие старушонки, в пуховых шалях и в фуфайках. И какая-то одна, невидимая, читала монотонные, усыпляющие слова писания, борясь с зевотой:

–…Богатый, благородный, сильный, гордый, напрасный, во един час овцы кротче ляжешь, и отыдешь как не являвшийся. И держащий – держим будешь, и рождённый аки не родився, и ведущий – ведом аки осуженник…

Между тем чёрная старуха, приникшая к завалинке, уже тихонько продвигала по подоконнику свою клюку, щурясь подслеповато, но прицельно. И вдруг ткнула ею гроб точно и коротко, будто бильярдным кием. Гроб дрогнул на мгновенье.

– Как вы… посмели?!! – выдохнул с улицы потрясённый Кеша прямо в окно.

Чёрная старуха, обернувшись, широко улыбалась в тёмное пространство беззубым ртом и не видела чужого человека вовсе. Она поплелась дальше со своей клюкой, держась за поясницу и бормоча что-то себе под нос. И Кеша увидел в тесной раме яркого окна вскочивших разом людей. Потом услышал чей-то страшный, бессмысленный вой. Затем хлынули из избы крики и торопливые причитания. Захлопали где-то двери.

На улицу, одна за другой, выбегали из калитки старушки в фуфайках и суетливый домашний люд.

– Чегой-то было? – тревожно кричали все одновременно. – Чегой-то было? А?