— Ну конечно, если в госпитале питаться, — с завистью вставила Галька.

Татьяна посмотрела в круглые глаза снохи, бывшей однокашницы и бывшей подруги. Безмятежные были глаза. Уверенные. Мы живем не хуже некоторых. А писаем и какаем вообще как генералы.

— Галь, а чему ты детей учишь в школе?

— Ну, Тань, ты даешь! Совсем все забыла? Биологии… — Галька поджала губы. До нее начало доходить.

Стараясь не глядеть на ворованные ложки в Татьяниной руке, она сказала нараспев:

— Тому и учу, Танечка. Жить по совести учу, не завидовать и не задирать нос перед родственниками. Тем более когда ты приползла к родственникам по грязи в белых тапочках, потому что муж богатенький тебя использовал и выкинул как тряпку!

— Галина!!! — взревел Сашка.

Мальчишки, воспользовавшись моментом, сцапали со стола еще по пирожному и убежали.

— Ну-ка, разошлись, бабы, — приказал Сашка, поглаживая шрам над бровью и морщась. — Черт, у всех нервы, а я оказываюсь крайним. — И беспомощно добавил:

— А у меня, думаете, нет нервов? Меня самого, может, не сегодня завтра уволят по инвалидности…

* * *

Спустя час Татьяна тряслась на заднем сиденье грязной «Нивы», зажатая с двух сторон Сашкиными сослуживцами, каждый за метр восемьдесят. Ехали «на халтурку» и ее прихватили до Москвы. Все были в камуфляже без погон и не особенно скрывали сунутые в карманы пистолеты. Выезжая с бетонки на шоссе, остановились и замазали номера грязью. Гаишник в прозрачном «стакане» помахал им рукой. Спецназ едет. А на кого наедет, до чего докатится — никому не ведомо.

Янус изображался двуликим. По-видимому, это символизировало осмотрительность, необходимую для начала любого дела.

Кто есть кто в античном мире

Сергей. Тот же день

У Сергея еще никогда не было такой легкой и денежной халтуры. И такой странной: взять интервью у Кадышева, которого Сергей и так добивался. Это все. Заказчика не интересовало, какие вопросы он задаст и будет ли интервью напечатано (конечно, будет). А интересовала его одна-единственная фраза, которая как раз не предназначалась для печати, вернее, реакция на нее Кадышева.

Фразу надлежало ввернуть как-нибудь к месту, а реакцию — снять. В буквальном смысле: на видео. Минутную запись (остальное его не интересовало) заказчик оценил в тысячу баксов.

От этой истории за версту разило сладкой тухлятинкой. Заказчик упоенно играл в шпионов: одна фраза чего стоила — в духе «У вас продается славянский шкаф?».

А отказаться было невозможно: он рекламы дает на двести тысяч в год. Сергей после разговора с ним позвонил главному редактору. Тот держался так, будто знать ничего не знает: «Реши сам. С учетом ценности рекламодателя, но без нарушения журналистской этики». И, только положив трубку, Сергей сообразил, что все у этих двоих решено. Кто дал заказчику его домашний телефон, если в справочной он до сих пор записан на покойного отца Виктошки? Кто ему сказал, что Сергей собирается брать интервью у Кадышева, причем именно в эти выходные?

Главный, кто же еще. Тогда какого черта он темнит?

Заказчик, относившийся к заданию и к фразе с необычайным трепетом (не иначе сам ее придумал бессонными ночами), пытался всучить ему хитрую видеокамеру с отдельным объективом-глазком на кабеле, который следовало замаскировать под микрофон. Сергей сказал, что возьмет свою, обычную, и будет либо снимать с разрешения Кадышева, либо вовсе не снимать. Короче, упрекнуть себя ему было не в чем. А какие там дела у Кадышева с заказчиком — это-то как раз и есть самое интересное.

Журналисту тысячу баксов не плати, только дай узнать это. Раскрутишь информацию — будут и деньги (может быть, совсем маленькие, если история не стоит больше одного напечатанного абзаца), и главное, на что работает журналист: еще один кусочек репутации, газетного имени.

А имя превыше денег. В том числе и потому, что чем громче имя, тем больше денег. Сергей бы сделал эту работу и даром, ради интереса посмотреть, как среагирует Кадышев на фразу.

За городом было хорошо. Свернув к дачному поселку, Сергей опустил оба стекла, чтобы прополоскать мозги кислородом. Ручки подъемников заедало, и он вспомнил вчерашнее: «На чем, блин, ты ее возишь?» Змей подлый, одно слово — полковник. А на чем ты своих возил в тридцать лет?!

К змеедаче вела отличная дорога, которая у дачи же и заканчивалась асфальтированной площадкой, где хватило бы места развернуться автобусу. Дальше колыхалась невзрачная бетонка из положенных вкривь и вкось плит.

А ведь и там, на других участках, живут небедные люди.

Не иначе Змей себе эту дорогу устроил, когда служил народу депутатом. Спросить об этом? Нет, главный требовал юбилейное интервью, со слезой: трудное военное детство — кто первый встал, тому и валенки, — и чего добился умом и упорством (устаревший вариант: «И все это дала советская власть»).

Из внутреннего протеста Сергей припарковал свою «Ниву» по диагонали, вышел, поставил машину на сигнализацию. Последние года три это действие было чисто символическим: на «Ниву» перестали покушаться. «На чем, блин, ты ее возишь?» Вдавливая пальцем кнопку переговорного устройства, он приплюсовал тысячу за шкуру Кадышева к отложенным трем с половиной. А, пожалуй, это мысль. Растрясти Виктошку — тысячи полторы у нее за щечкой наберется, — подзанять, и можно купить иномарочку.

В динамике долго тилиликал сигнал вызова. Спят еще.

— А, это ты… — Голос у Змея был непонимающий: мается с бодуна, все забыл.

— Здравствуйте, Владимир Иванович! — Сергей раскланялся в телекамеру над воротами. — Я насчет интервью.

— Мне бы, профессор, ваши проблемы, — болезненным голосом откликнулся Змей. Щелкнул замок. — Греби к даче, сейчас выйду.

Сергей распахнул калитку и со вчерашним наивным удивлением, что все это принадлежит одному человеку, вошел на территорию. Сказать «участок» не повернулся бы язык. Сколько стоит полгектара земли под Шереметьевом? Сколько, едрена мать, вбухано в дорогу — километра три от шоссе? А в простенький дощатый забор — два метра высотой, доски толщиной в палец, дачный поселок можно построить? Это вам не миллион, который, по слухам, заработал Змей ударным писательским трудом. Это вам советская халява.

Кадышев шел навстречу в накинутом поверх тельняшки армейском бушлате. Аскет, военная косточка. Сергей поймал на себе гадливый взгляд, впрочем, специально для него не предназначавшийся: было видно, что старику просто плохо. Сошлись, молча пожали руки, и Змей категорическим тоном приговорил:

— Будешь пить — будет интервью.

— Я за рулем, — стараясь, чтобы это не звучало как отказ, сообщил Сергей.

Змей понял правильно: не отказывается, но некуда девать машину.