Почти теряя сознание, она услышала, как менеджер преду­преждает, что полиция уже едет.

Купив необходимые материалы, в основном клееную фане­ру и гвозди, Стив и Джона все утро заколачивали нишу. Полу­чилось не очень красиво, отец, наверное, умер бы от позора, но Стив считал, что сойдет. Коттедж рано или поздно снесут, по­скольку без него земля будет стоить больше. Домик стоял в ок­ружении трехэтажных особняков, и Стив был уверен, что сосе­ди считали коттедж бельмом на глазу, обесценивавшим их соб­ственность.

Стив забил гвоздь, повесил фотографию Ронни и Джона, ко­торую забрал из алькова, и отступил, чтобы полюбоваться делом рук своих.

— Что ты думаешь? — спросил он.

Джона наморщил нос.

— Думаю, мы сделали уродливую фанерную перегородку и повесили на нее фотографию. И больше ты не сможешь играть на пианино.

— Знаю.

Джона склонил голову набок:

— Вдобавок она еще и кривая. Вроде бы в одном месте вы­пирает.

— Я ничего не вижу.

— Тебе нужны очки. Не понимаю, почему ты их не хочешь носить.

— Ронни сказала, что она не может видеть пианино.

— И что?

— Здесь нет места, чтобы спрятать пианино, поэтому я сде­лал перегородку. Теперь она его не увидит.

Джона нахмурился:

— Знаешь, я не слишком люблю делать уроки. Мало того, терпеть не могу, когда на столе громоздятся учебники.

— Сейчас лето. Тебе не нужно делать уроки.

— Я к тому, чтобы сделать перегородку вокруг письменного стола.

Стив едва сдержал смех.

— Тебе стоит поговорить об этом с ма.

— А может, ты поговоришь?

Стив усмехнулся.

— Ты есть хочешь?

— Ты сказал, что мы будем запускать змеев.

— Обязательно. Я просто хотел узнать: ты не хочешь по­обедать?

— Я лучше бы съел мороженого.

— Не стоит, пожалуй.

— Печенье? — с надеждой спросил Джона.

— Как насчет сандвича с арахисовым маслом и желе?

— Ладно. Только потом пойдем запускать змеев, верно?

— Да.

— Весь день?

— Сколько захочешь.

— Ладно, съем сандвич. Только ты тоже должен поесть!

Стив улыбнулся и хлопнул Джону по плечу:

— Заметано!

Они дружно направились на кухню.

— Знаешь, гостиная стала намного меньше, — заметил Джона.

— Знаю.

— И стена кривая.

— Знаю.

— И отличается от других стен.

— И что ты хочешь сказать?

— Просто хотел убедиться, что ты не сходишь с ума, — серьезно ответил Джона.

Погода для запуска змеев была идеальной. Стив сидел на дюне, в двух домах от своего, наблюдая, как порхает в небе змей. Джона, как обычно полный энергии, бегал по берегу. Стив с гордостью наблюдал за сыном, изумленно припоминая, что, когда в детстве запускал змеев, ни отец, ни мать не ходили с ним.

Они были неплохими людьми. Он это знал. Они в жизни пальцем его не тронули, хорошо кормили, никогда не скандали­ли в его присутствии. Раз или два в год его водили к педиатру и дантисту, дома всегда было полно еды, на зиму у него имелась теплая одежда. Была и мелочь в кармане, которая выдавалась на молоко в школе. Но отец был человеком замкнутым, а мать мало чем от него отличалась, и, видимо, в этом крылась причи­на их прочного брака. Мать была румынкой. Отец встретил ее, когда их дивизия находилась в Германии. Когда они пожени­лись, она почти не говорила по-английски. И всю жизнь оста­валась верна идеалам культуры, в которой была воспитана. Го­товила, убирала, стирала и неполную смену работала швеей. К концу жизни она научилась довольно сносно говорить по-анг­лийски. Достаточно, чтобы общаться в банке и бакалее, но и тогда акцент был достаточно заметен, и иногда окружающие с трудом ее понимали.

Она также была благочестивой католичкой, что в те време­на в Уилмингтоне казалось весьма странным. Ходила к мессе каждый день, а вечерами молилась, перебирая четки. И хотя Стиву нравились торжественные воскресные мессы, священ­ник всегда казался ему человеком холодным и надменным, бо­лее заботившимся о церковных правилах, чем о нуждах паствы. Не раз Стив гадал, как пошла бы его жизнь, если бы в восемь лет он не услышал музыку, доносившуюся из первой баптист­ской церкви.

За сорок лет подробности почти стерлись из памяти. Вроде бы однажды он шел мимо и услышал, как пастор Харрис играет на пианино. Должно быть, он приветил мальчика, потому что тот вернулся и пастор стал его первым учителем музыки. Со вре­менем он стал ходить на уроки закона Божия. Во многих отно­шениях церковь стала его вторым домом, а пастор Харрис — вто­рым отцом.

Он помнил, что мать была не очень рада этому. Расстраива­ясь, она бормотала что-то по-румынски, и много лет он слы­шал эти тирады, когда собирался в церковь. Она всегда крес­тила его и заставляла носить нарамник в церковь. По ее мне­нию, иметь учителя-баптиста было все равно что играть в чехарду с дьяволом.

Но она ни разу не попыталась помешать ему, и этого было достаточно. Не важно, что она никогда не встречалась с его учи­телями, никогда не учила сына читать, что никто никогда не приглашал его семью на вечеринки или барбекю. Главное, она позволила ему не только найти призвание, но и заниматься лю­бимым делом, хоть и не верила, что это дело богоугодное. И ка­ким-то образом уговорила отца, не признававшего подобных за­нятий, не вмешиваться. И за это он будет всегда ее любить.

Джона продолжал носиться по песку, хотя этого вовсе не тре­бовалось: ветер был достаточно сильным, чтобы змей мог парить в воздухе. Он любовался силуэтом Бэтмена на фоне грозовых об­лаков. Очевидно, скоро начнется дождь. Хотя летние грозы всег­да недолги и самое большее через час небо вновь прояснится. Стив поднялся, чтобы позвать Джону и объяснить, что пора до­мой. Сделав несколько шагов, он заметил на песке еле видные линии, тянущиеся к дюне за домом, — следы, которые он видел в детстве множество раз. Стив улыбнулся.

— Джона, сюда. Я хочу кое-что тебе показать.

Джона припустил к нему.

— Что там? Стив подошел к месту, где дюна сливалась с берегом. В не­скольких дюймах под поверхностью, в норке, находилось не­сколько яиц.