— Войдите.

Дверь приоткрылась и в неё не прошёл, а как-то очень тихо и ловко, согнувшись в вежливом полупоклоне, проскользнул невысокий китаец, прижимавший к груди меховую шапку. Одет он был так, как обычно одеваются китайские лавочники: в длинный шёлковый ватный халат чёрного цвета, с застёжками на боку, из-под которого выглядывала чистая шёлковая куртка и шаровары. Растительности на лице у него не было, а сзади по халату змеилась длинная и тонкая коса.

Борис и Катя недоумённо переглянулись. Потом, однако, чувство вежливости и гостеприимства, присущее русским людям, победило их изумление. Катя пересела на кровать, а Борис пододвинул к пришедшему китайцу её стул и предложил сесть, тот от приглашения отказался. Он согнулся в поклоне ещё ниже, затем выпрямился и произнёс тихим, еле слышным голосом:

— Здласте! Моя Ли Фу Чан. Моя магазина тута лядом во дволе стоит. Ваша капитана тепель тут живи. Тебе чиво-чиво нада, моя магазина покупай. Моя магазина шибко шанго есть. Его, — он указал пальцем на Катю, — мадама сама ходи, выбилай, чиво есть, чего нету — скажи, моя потом плинеси. Сама ничего неси не нада, всё бойка плинеси. Деньга плати не нада, тибе, капитана, запиши, моя книжка запиши: потом, когда хочу, деньга есть, отдавай. Холосо!

Борис и Катя переглянулись: они знали ещё по Шкотову, что китайские торговцы охотно дают товары в долг, чтобы привлечь к себе покупателей, но с тем, чтобы торговец вот так ловил покупателей на дому, они встретились впервые.

Борис поблагодарил за предложение и сказал, что они, вероятно, им воспользуются и, может быть, даже сегодня. На лице торговца появилась улыбка, он шагнул вперёд, достал из кармана тоненькую книжечку в светло-коричневой картонной обложке, положил её на стол и, указывая пальцем, сказал:

— Тебе чиво бели, эта книжка пиши, моя своя пиши. Моя магазина тебе, когда хочу ходи — утло, вечела, ночью, только на дволе маленькая двелка — стучи, моя отклывай. До свиданья, мадама, до свиданья, капитана.

После этих слов он также бесшумно, как и появился, выскользнул в дверь. А молодые хозяева несколько минут смотрели друг на друга, а затем расхохотались.

— Ну вот, я уже и мадама, а ты капитана! Здорово! Однако есть-то всё-таки хочется. Мама мне дала пирожков, но этого мало. Иди-ка, Борька, к этому Ли Фун Чану, посмотри, что у него взять можно, сообразим обед. Ехать куда-нибудь в большой магазин мне не хочется.

Не хотелось этого и Борису, он думал об одном — скорее бы остаться с Катей наедине, ведь завтра он с ней увидится только вечером, и так будет каждый день до следующего воскресенья. Надев шапку, он выскочил во двор.

Между прочим, ещё по дороге с вокзала, он узнал от Кати, что её мать, вернувшись из Хабаровска несколько дней тому назад, по мере возможностей, стала готовиться к свадьбе второй дочери. А возможности эти были очень ограничены: ни денег, ни каких-либо значительных запасов одежды у Пашкевичей не было. Акулине Григорьевне пришлось очень трудно. Только при помощи своих родственников и денег, заработанных Андреем, она сумела справить для невесты постель и самое необходимое нательное бельё, всё остальное у Кати оставалось старым. Но сама невеста и, тем более, жених о каком-либо приданом как-то даже и не помышляли. Может быть, потому, что оба они были ещё слишком молоды, а может быть, потому, что комсомольцы того времени ко всем этим старорежимным предрассудкам, «тряпкам» относились чуть ли не с презрением. Вероятно, поэтому молодые, поселяясь отдельной семьёй, даже и не вспомнили о посуде.

Когда Борис зашёл через чёрный ход в лавку Ли Фун Чана, то первое, что он увидел, это был сам хозяин её, сидевший около прилавка и, видимо, с наслаждением пивший из красивой фарфоровой пиалы горячий чай. Бориса словно что-то стукнуло: «Обедать? А как? Ну, пирожки мы так съедим, а если я принесу сейчас какой-нибудь еды, на чём и чем мы её есть будем? У нас ведь ни тарелок, ни вилок, ни чашек, да и вообще ничего из посуды нет», — подумал он.

Эти мысли заставили его обратиться к Ли Фун Чану не за продуктами, а именно за посудой. Тот сразу понял затруднение молодого, и, очевидно, совсем неопытного в хозяйственных делах «капитана». Он опять расплылся в улыбке, зашёл за прилавок, взял листочек бумаги, положил перед собой счёты (китайские, по размеру и по форме отличные от наших), обмакнул толстую кисточку в чашечку с тушью, взглянул на Бориса и быстро заговорил:

— Тебе чайника нада, мало-мало 4 чашки, талелка 6 — большой, маленький, ложка 6, ножика, вилка, ножика кухня, маленькая чайника, — одновременно с этим он писал на бумаге какие-то иероглифы. Затем торговец немного задумался и продолжил:

— Ещё клеёнка нада, полотенца 3 штука, — взглянув на покупателя вопросительно, Ли-Фун-Чан спросил, — А чего тебе кушай хочу?

— Нам хлеба свежего надо, чёрного и белого, какой-нибудь колбасы, сыру, масла, сахару, чаю, ну а завтра «мадама» сама придёт, чего надо купит.

— Тебе, капитана, ходи домой. Один часа бойка всё плинеси. Его счёт плинеси, тебе своя книжка запиши, деньга потом сама мадама отдавай.

Вернувшись в свою комнату, Катю Борис застал за тем, что на постеленной на столе газете она раскладывала мамины пирожки, холодные котлеты и кусок сала. В руках у неё был довольно большой нож. Около этой еды стояло два стакана, с налитым в них чаем, а на маленьком блюдечке лежало несколько кусочков сахара.

Увидев вошедшего, Катя засмеялась:

— Ну и дураки мы с тобой, Борька, где нам хозяйничать! Собрались жить, а ни о чём, даже самом необходимом, не подумали. Спасибо, хозяйка довольно доброй оказалась: когда узнала, что у нас никакой посуды нет, так налила чай в свои стаканы и сахару немножко дала, а то бы пришлось всухомятку пирожки с салом есть.

Борис, конечно, не мог не похвастаться, что о посуде ему тоже пришла в голову мысль, и что Ли Фун Чан обещал всё, что нужно, через час доставить.

— Ну, пока твой Ли Фун Чан что-либо принесёт, давай-ка выпьем чаю. Наверно, долго мне не придётся маминых вкусных пирожков есть. Да и вообще, не знаю, что я в этом своём новом доме есть буду: муженёк ждал жену, готовился, а о том, что и на чём есть, даже и не подумал!

Борису было стыдно, но он понимал, что его Катя целиком права, и поэтому сконфуженно молчал. Заметив его смущение, молодая женщина сжалилась:

— Ну ладно-ладно, на первый раз прощаю. Садись-ка,