— Армагеддона? Разве это не христианское представление?

— Ты совершенно прав. А парадоксальным — и для некоторых пугающим — в этой связи является то, что Евангелие Люцифера старше христианского пророчества на несколько тысяч лет.

— Но из этого не следует, что пророчество верное.

— Конечно. Nee, nee. Но христианские пророчества базируются на более старых мифах и воззрениях. Представление христиан об Армагеддоне может быть взято из Евангелия Люцифера.

— Что же случилось с манускриптом на Вселенском соборе 325 года в Никее?

— Среди многих тем, стоявших в центре внимания епископов и Отцов Церкви, была тема ереси. То есть, в сущности, они говорили об инакомыслящих. Вселенский собор в Никее считается одним из первых форумов, где христиане обсуждали что-то коллегиально. Перед епископами стояла задача уничтожить все тенденции к отклонению от единой религиозной линии. И в частности, например, точку зрения ариан,[56]которые считали, что Иисус не был по природе своей таким же божественным, как сам Бог. Поплатились за свои взгляды и гностики. А в качестве совсем маленького довеска принято решение уничтожить древний текст «Пророчества Ангела Света». Сжечь его. Более всего это решение напоминало символический акт.

— Но его не сожгли?

— Достоверно это не известно. Но похоже, что либо весь манускрипт, либо его части сохранились.

— Откуда эти сведения?

— Упоминания о Евангелии и цитаты из него обнаружены в других источниках того времени. На протяжении всей истории в неортодоксальной религиозной среде циркулировали короткие фрагменты, предположительно копии отдельных разделов Евангелия Люцифера. Но только в 1970 году в Египте обнаружилась — предположительно — часть этого манускрипта. К сожалению, этот текст пропал в том же году вместе с Джованни Нобиле, который привез его для изучения в Рим.

— По сведениям Альдо Ломбарди, по сей день неизвестно, что стало с профессором и с манускриптом.

— Я знаю эту историю. Een tragedie. Его убили экстремисты — религиозные фанатики. — Дирк сел поудобнее. — И что же ты собираешься предпринять теперь?

— Ну, есть же объяснение всему. Манускрипту. Убийствам. Так что я буду продолжать поиск, пока не разберусь, что к чему. Надеюсь, Альдо Ломбарди мне поможет.

— Альдо, пожалуй, единственный человек на свете, так много знающий об истории Евангелия Люцифера. — Он закашлялся. Сухим надрывным кашлем. — Бьорн, могу я попросить тебя об одной услуге? Я хочу кое-что предложить.

— Что именно?

— Я хочу, чтобы Моник была с тобой.

Трудно сказать, кто из нас двоих был больше изумлен. Моник издала странный горловой звук и опустилась на край кровати. Что-то быстро написала в блокноте, показала. Дирк покачал головой. Она положила на его руку ладонь и сжала ее.

— Моник? — повторил я, вернув самообладание.

— Чтобы действовать вместе с тобой.

— Но почему?

— Она — прекрасная помощница, поверь мне, я ее знаю!

— Действовать вместе? — спросил я, затягивая время, чтобы успеть переварить предложение.

— Она может стать твоим помощником, ассистентом, называй как хочешь.

Не каждый день пожилой муж пытается навязать мне свою молодую супругу. Я не знал, что сказать.

— Мне надо ехать в Париж, Каркассон и Рим, — пробормотал я уклончиво.

— Моник тебе пригодится. Она знает эти места.

— На автомобиле!

— Моник водит автомобиль.

— На крохотном «Ситроене-2CV»!

— Белтэ… Можно ей с тобой поехать? Ну пожалуйста. Ты принимаешь мое предложение?

Я перевел глаза с Дирка ван Рейсевейка на Моник, которая что-то написала. Он прочитал, но не прокомментировал. Я не знал, что сказать. Больше всего я люблю работать один. Но в пользу Моник говорило то, что я с самого начала был очарован ею.

— Бьорн?

— Конечно, — вырвалось у меня. — Конечно.

Вот так Моник вошла в мою жизнь.

ПАРИЖ

6–7 июня 2009 года

1

На следующее утро я из Амстердама отправился в Париж, погруженный в болото из множества вопросов и подавленного ужаса, сопровождаемый моим вновь приобретенным оруженосцем Моник, которая молчаливо, как сфинкс, восседала на пассажирском сиденье. Она взяла с собой вязанье, целиком поглотившее ее внимание. Мне казалось, что иметь спутника во время автомобильной поездки очень приятно, но несколько мешало то, что она была немой. Иногда я пытался завязать с ней что-то вроде беседы, но трудновато читать ответы на скорости в сто километров в час. Большей скорости мой автомобиль осилить не мог. Даже на автобане. Даже вниз по склону. Даже при попутном ветре. Моя Болла — маленький «Ситроен-2CV», очень напоминающий консервную банку на четырех колесах со слабым «резиновым» моторчиком.

Моник взяла с собой много багажа. Я хочу сказать — очень много багажа. Она производила впечатление дамы, которая будет приглашена на торжественные обеды, рок-концерты, карнавалы и пижамные вечеринки и поэтому должна иметь с собой все, что нужно для каждого случая. Любая женщина хочет хорошо выглядеть, но, когда продолжительность поездки заранее не известна, знает, что обуви, косметики и парфюмерии надо брать по минимуму. В Болле места совсем немного, к счастью, в ней есть заднее сиденье. Туда-то я и сложил резервный запас чемоданов, больших и маленьких сумок и пакетов Моник. Под всей этой кучей прятался мой чемодан. В нем были смена одежды, туалетная сумочка с зубной пастой, зубной щеткой, дезодорантом и пачкой давно просроченных презервативов.

На автозаправке под Антверпеном мы заказали кофе и багеты. Сидели за пластиковыми столами в окружении семейств с кричащими детьми и пузатых шоферов-дальнобойщиков. Мы привлекли внимание. Моник имела вид очаровательной супруги изысканного посла. Я же тянул не больше чем на лакея этого самого посла. Сбежавшего с легкомысленной супругой своего господина.

Моник открыла маленький блокнот, который был ее горлом и голосом. «Waarom een auto?» — написала она, беззвучно засмеялась, зачеркнула написанное и продолжила: «Почему автомобиль? Почему не самолет?»

— Потому что они контролируют списки пассажиров!

Мой ответ прозвучал как откровенная паранойя. Я услышал это сам. Моник не стала уточнять. Она понимающе кивнула — как будто сама принимала участие в этой игре или была частью моего безумия — и смахнула что-то прилипшее к верхней губе.