– Не спешите пить, – сказал я Карманчуку, когда Гузь вышла. – Надо бы кофе облагородить. У меня тут фляжка…

– Только не в кофе!.. – запротестовал тот и со знанием дела обернулся к книжному шкафу. – Здесь у него были рюмочки… Если выпить по одной – думаю, процессу не повредит.

– Разумеется! Разве может чему-нибудь повредить инъекция хорошего коньяка?!

– Он водку из этих рюмок пил, – сказал Карманчук, когда мы выпили, и презрительно покривил тонкие губы. – Закроется, или позовет Заведию (это его дружок, такой же пьяница, бригадир у рыбаков, – еще увидите, что за тип этот Заведия), и – за водку-селедку… Не пойму, как он, Козлов, руководил столько лет, кто его только назначил прокурором района! И ведь одно время ходил в передовых. Как?! У меня здесь записаны, так сказать, некоторые его перлы, что он, с позволения сказать, нес в суде… – Порывшись в кармане пиджака, Игорь Маркович выкопал длинную узкую бумажку, исписанную мелким куриным почерком. – Вот! Хотите, почитаю?

– Игорь Маркович, между прочим, я учился с Козловым в институте, и был он, скажу вам, достаточно грамотным и толковым, чтобы…

– Ну и что?! Когда был? Теперь другое… Да вы послушайте…

Отставив на расстояние вытянутой руки бумажку, прищурившись на нее и наперед смешливо фукая, так что стал напоминать приглядывающегося к курятнику лиса, Карманчук забормотал какие-то фразы, давясь ими и снизу вверх торжествующе поглядывая на меня: ну, что я говорил?! Фразы были по большей части неясны или лишены смысла и потому смешны ему одному, но из ложно понятого приличия я посмеивался вслед за Игорем Марковичем, а тем временем думал: каково это – едва раззнакомившись, дурно отзываться о твоем предшественнике? Все-таки род человеческий неисправим и вряд ли будет когда-либо исправлен…

Выпив со мной еще по рюмке, Карманчук разболтал и опрокинул в рот остатки настынувшего кофе, откланялся и был таков.

«Всего ничего в должности, а каждый день навеселе, – едва за судьей закрылась дверь, вздохнул я и, от греха подальше, затолкал флягу с коньяком в нижний ящик стола. – Пьянству бой! И надо заменить рюмки… Интересно, что этот Карманчук будет рассказывать когда-нибудь обо мне?..»

И сокрушенно покачав головой, я с самыми серьезными намерениями взялся за бумаги. Но не тут-то было: проклятые петли снова заскрипели, и в дверном проеме возникла долговязая фигура моего предшественника, Сергея Козлова. Был он худ, скуласт и неимоверно рыж, то есть настолько рыж, что все в нем – лицо, шея, руки, не говоря уже о волосах, – отливало золотисто-рыжим, веснушчатым цветом. И даже соответствующая кличка была у него в институте: Рыжий.

– Привет! – сказал мне Козлов, придирчиво и ревниво оглядываясь по сторонам – не поменял ли я что-нибудь в кабинете. – Это от тебя Карманчук вышел? Я так и понял, что от тебя. Лис Микита! Когда еще был начальником следственного отдела – не вылезал из моего кабинета, а пробрался в судьи – как подменили его: начал палки в колеса вставлять, рассказывать небылицы. И тебе, верно, наплел? С него станется! Ты с ним поосторожней: крашеный-перекрашенный!..

– Спасибо, учту.

– Чего кривишься? Я не обижаюсь, что на мое место назначили тебя. Лучше тебя, чем кого-нибудь другого.

«На мое место? Не обижается он! – мысленно вознегодовал я. – Кому ты нужен, чтобы тебя подсиживать? Когда тебя снимали, обо мне и помнить некому было».

И тотчас я вспомнил, как случилось это назначение: от «заманчивого» предложения поехать в Приозерск отказался сначала один, потом – другой, мой приятель, заместитель берендичевского городского прокурора Ващенков. Я случайно оказался в кабинете прокурора города Гринишина, когда тому позвонили из области, чтобы повлиял на упрямого зама.

– Не согласится. Подумайте сами: человек недавно вырвался из района, вкусил городской жизни, получил квартиру; в конце концов, ему здесь комфортно – и что теперь? Опять езжай коровам хвосты крутить, – флегматично отбивался Гринишин, прижавшись ухом к трубке и закатив к потолку волглые глаза. – Не знаю, кого, вам виднее… Чего тебе? – глянул он на меня и вдруг брякнул – как с кондачка: – Возьмите Михайлова. Что вас смущает? Михайлов давно созрел. То, что он не лезет на глаза начальству, не означает, что недостоин…

Все-таки какие неожиданные и странные бывают у судьбы повороты!..

– Я вот зачем пришел, – тем временем говорил Козлов, сидя напротив и то подбрасывая на ладони, то потряхивая спичечным коробком. – Давай как-нибудь посидим, вспомним институт, ребят вспомним. А заодно утрясем кое-какие вопросы, чтобы между нами не было недопонимания. Ты как?

– Я за! Выберем только место и время.

– Что выбирать? Приходи ко мне. Сэкономим на закуске, у меня подвал забит консервацией: огурчики-помидорчики, фаршированный перец, а еще селедка домашнего приготовления. Ты такой не ел, из толстолобика селедка. Приготовил по местному рецепту, меня один рыбак научил. Эх, вспомнил – и слюна покатилась!..

Козлов громко проглотил слюну, а я невольно поежился: наметились еще одни посиделки, будь они неладны! Права Даша: так и спиться недолго, – а ведь это только начало моего пути здесь, в этой забытой богом глуши.

– А вообще как тебе здесь? Осмотрелся? – гнул свое Козлов. – Между нами, коллектив тебе попался неплохой, рабочий коллектив. Правда, из-за меня кое-кому перепало…

– Надежде Григорьевне, например, – не утерпел от подлой подначки я.

Рыжий поднял на меня колючие слюдяные глаза, в недолгом раздумье поиграл желваками, точно недоумевал: о чем это я? – затем кротко, невинно, доверительно подтвердил:

– Ей в первую голову. Меня ведь перед увольнением проверяли кому не лень: одна бригада уехала, за ней тут же – другая. И все переворачивали с головы на ноги: что раньше было хорошо, стало плохо. Она стала огрызаться, а надо бы промолчать. Не то теперь время, чтобы правду искать. Например, я – до Верховного суда дошел, доводы у меня железные: незаконно уволили, неправильно – но кто с Генеральной прокуратурой спорить станет! А Надя… Не обижай ее, Женя. Еще до тебя нашлись люди – крепко ее обидели…

Когда Козлов ушел, я еще какое-то время сидел в раздумье: как-то не вязалась трогательная забота о бывшей подчиненной с холодным и колючим стеклом его глаз. Может, прав майор Савенко, намекая на особые отношения этих двоих? И если прав, мне-то как быть? Как в сказке Киплинга о Нагайне, попытавшейся отомстить за убитого Нага?..

– Черт! – пробормотал я, осознавая, что не способен ни к разгадыванию подковерных интриг, ни тем более к неоправданным жестким поступкам, за которые человеку, внутренне мягкому и незлобивому, впоследствии бывает горько и стыдно.

Сдержанный смешок долетел до меня из канцелярии. Приоткрыв дверь, я увидел Сергея Козлова: навалившись животом на разделительный барьер, бывший прокурор что-то нашептывал секретарю-машинистке Гузь. Вздернув к говорящему подбородок, тая улыбку в уголках губ, женщина благосклонно внимала этому шепоту, и ее глаза впервые (по крайней мере, на моей памяти) светились живым теплым светом.