Надо признать, довольно скоро этот образ «духовного брака» приобрел, стараниями некоторых теологов, такую красивую форму, что стал очень привлекательным для девушек, особенно романтичных и склонных к экзальтации. В частности, Григорий Нисский очень красочно описал брак девственного духа с Богом как подлинный архетип такого брака, в котором Бог предпочтительнее всех остальных. Его текст пронизан скрытым эротизмом, и девственность у него выступает как духовная версия сексуальной любви. Более того, он не забыл и о том, что большинство женщин воспитывались в уверенности, что их главное предназначение — стать матерью. В его трактовке все девственницы, давшие обет целомудрия, становятся как бы отражениями Девы Марии, а значит — матерями Христа. Другие теологи от него не отставали и писали, что девственницы, посвятившие себя Богу, получают от него семя учения, как жены от мужей семя новой жизни.

Женщины, взращенные на таких идеях, тоже поддавались религиозно-эротической экзальтации — наиболее яркие описания божественных видений, пронизанные страстью и томлением, принадлежат именно монахиням. Это вполне понятно и даже естественно, потому что при таком подходе к религиозной девственности получалось, что женская сексуальность целомудренных монахинь и отшельниц предлагалась Богу в знак отречения от их земного женского предназначения. Тело девственницы принадлежало небесному жениху, так же как в обычной жизни тело жены принадлежало мужу. А поскольку в христианстве женщина и мужчина в браке были равны (в том, что касалось сексуальной жизни[17]), «Христовы невесты» чувствовали свое право на «небесного жениха» как на мужчину, и это очень заметно сказывалось на форме их общения с Богом.

Осознанно выбранное целомудрие как бы возвышало девственницу над всеми остальными, поскольку делало ее достойной лучшего в мире жениха — самого Бога. «Это вовсе не означает, — пишет Элизабет Кастелли, — что у каждой девственницы опыт аскетизма и отречения был опытом сознательного отчуждения… Это означает, что практика девственности получила свои контуры и свой тон благодаря идее женской сексуальности как товара в мужской структуре мира, как социальной, так и религиозной. Это становится ясно из двух подборок свидетельств, касающихся девственниц: во-первых, образ небесного брака, который обеспечивает систему отношения девственниц к Иисусу, включая идею о том, что падшие девственницы являются прелюбодейками; и, во-вторых, небольшое, но важное обсуждение тех девственниц, кто покончил с собой, столкнувшись с угрозой изнасилования.

Невозможно сказать, как часто девственницы сталкивались с этой угрозой насилия; Historia Monachorum, in Aegypto говорит о Деве Божьей, изнасилованной разбойниками, и изоляция отшельниц в пустыне, вероятно, делала их жертвами нападений чаще, чем об этом сохранилось записей. Говорят, что мать Макрины хотела остаться девственницей, но вышла замуж, чтобы получить защиту, потому что боялась похищения и изнасилования».

Евсевий Эмесский включил в свою книгу три поучительных рассказа о девственницах, в двух из которых героини покончили с собой, чтобы избежать изнасилования, а третья, Феодора, бежала из тюрьмы, обменявшись одеждой с единоверцем-христианином, который пробрался в ее камеру, чтобы спасти ее жизнь и целомудрие, потому что ей тоже угрожала не только смерть, но и насилие. Они представлены как прекрасные примеры истинно благородных и религиозных женщин, которые скорее умрут от своей собственной руки, чем потеряют девственность. Причем акцент именно такой — ужас изнасилования в этих поучительных историях Евсевия Эмесского и других авторов заключается «не в жестокости или возмутительности нападения, а в том факте, что оно делает тела девственниц ущербным товаром, более не пригодным для небесной жертвы».