Еугенио тоже встал. Он был на голову ниже итальянца и, может быть, поэтому чувствовал себя немного подавленным, грустным и, сам не зная почему, пристыженным. Они пожали друг другу руки. Савелли направился к алькову, через который вошел в зал, дружески махнул Еугенио, нагнулся и исчез в полумраке. Их встреча продлилась три минуты тридцать секунд. Еугенио было немного холодно. Во рту стоял привкус чего-то пресного.

Самолет летел на северо-восток, а князь Андрей бесследно исчез. Еугенио машинально вертел в руках записку с фирменным знаком отеля, которую перед самым отлетом сунула ему Беатрис.

— Вы не находите, что дождь в Пекине какой-то грязный и веселый? — спросила она посреди толпы в тот момент, когда певучий голос сообщил о начале посадки на самолет, отправляющийся в Париж.

Беатрис настояла на своем желании проводить его в аэропорт, и они, к счастью, приехали задолго до отлета, так как с утра проливной дождь стал причиной бесконечных пробок на дорогах, многочисленных аварий и нескончаемых концертов охрипших клаксонов. Еугенио ничего не ответил и лишь улыбнулся. Беатрис ответила ему улыбкой, и снова от смешения голубых и рыжих красок на него повеяло осенней свежестью. Несмотря на поток пассажиров, этот момент был восхитителен, как пауза в вихре вальса, однако пора было идти. Он протянул руку Беатрис и немного наклонился к ней, она взяла его руку в свою и приподнялась на цыпочки. Это произошло почти неожиданно. Их губы слились в долгом поцелуе, бесконечно нежном, несмотря на полнейшее отсутствие страсти. И они так стояли, лаская щеки друг друга кончиками пальцев, словно говоря прощай так и не начавшейся любви. Вокруг сновали пассажиры, охваченные, как всегда перед отъездом, нервозностью и легким волнением. Затем, ни слова не говоря, они оторвались друг от друга, но еще на несколько секунд каждый из них задержал свои пальцы и взгляд на лице другого. В последний момент Беатрис, отнимая руку, сунула ему в ладонь сложенный листок, попросив со смущенным видом прочитать его только в самолете. Потом Еугенио ушел, и они оба затерялись в потоке унылых и спешащих пассажиров.

Позднее, когда самолет будет лететь над облаками в слепящей голубизне неба, Еугенио развернет листок и прочтет, а затем перечитает это короткое стихотворение:

Весна такая короткая

О чем говорить

О вечной жизни

Прошептала я

Протягивая ему свои груди

Иосано Акико, 1901

Он закроет глаза и станет думать о прохладных красках осени. Он будет думать и о другой записке, которую дал ему Савелли и на которой был указан адрес Анн-Лор.

Еугенио немного повертел ее в руках, а затем поджег спичкой и долго смотрел, как листок исчезает в маленьком лабиринте для саранчи.

Вечер накануне отъезда Еугенио провел в баре отеля с Чжаном Хянгуном. Он рассказал ему о встрече с Савелли, о желании Анн-Лор порвать со своим отцом, о записке с ее адресом и его решении сжечь ее, подвести черту под всем этим делом, не говоря Шуази-Леграну ни о том, что имел возможность встретиться с его дочерью, ни о месте, где мог ее встретить, поскольку решил даже не запоминать его.

— Читали ли вы «Дао дэ цзин»? — тогда спросил Чжан.

— Вы уже задавали мне этот вопрос. И я вам ответил, что нет.

— Правильно, — улыбнулся Чжан после некоторого молчания. — Так вот, я процитирую вам один отрывок на память, — добавил он, — может, я где-то ошибусь, но мысль изложу верно. — И он прочел наизусть: — Не выходя за дверь, узнаешь мир. Не глядя в окно, узнаешь путь неба. Чем дальше идешь, тем меньше знаешь. Святой знает не путешествуя, понимает не глядя, совершает не действуя.

Еугенио поморщился.

— Я не святой, — сказал он.

— Все правильно, — ответил Чжан, — так как если бы вы следовали этому наставлению, то не приехали бы в Китай, о чем можно было бы лишь сожалеть, — добавил он, слегка кланяясь, — поскольку я не имел бы удовольствия познакомиться с вами. Но, видите ли, месье Трамонти, вполне вероятно, что загадка — если есть, конечно, загадка — не здесь, где находится молодая девушка, а у вас, где ее нет.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил Еугенио.

— Чем дальше идешь, тем меньше знаешь, — повторил Чжан. — Вы уверены, что главное заключается в исчезновении девушки, а не в причине, по которой она решила исчезнуть?

Еугенио не знал, что ответить. То, что произошло между Анн-Лор и ее отцом, его особенно не интересовало, и он глубоко сомневался, что захочет выяснить это, вернувшись в Марсель. Он столько гонялся за Анн-Лор, что теперь испытывал к ней почти симпатию. И поэтому сделал выбор: поддержал ее решение исчезнуть бесследно, по собственному желанию.

— Вы, без сомнения, правы, — сказал он Чжану и с улыбкой добавил: — в конце концов, я лишь следовал наставлениям, которые мне давали, и то, что я совершил здесь, я совершил не действуя.

Поздно вечером он написал короткое письмо Чжоу Енлиню, в котором поблагодарил его за помощь. Затем позвонил Шуази-Леграну, чтобы сообщить о провале своей миссии.

— Она жива, — сказал он, — ее друг итальянец тоже, но ее невозможно найти. Это все, что мне удалось узнать.

— Маловато, — ответил Шуази-Легран.

— Маловато, но это самое важное, — возразил Еугенио. — В конце концов, вы сами сказали: «Вполне возможно, что с ней ничего не случилось, что она просто не хочет отвечать на мои письма». Видимо, это так. Думаю, что между вами что-то произошло, но это меня уже не касается.

Шуази-Легран долго не откликался, может, он очень расстроился, может, еле сдерживал свои чувства и поэтому даже не пытался возражать. Ни малейшего интереса, невольно подумал Еугенио, наверняка внутренне он уже был готов к этой новости. Наконец, коротко поблагодарив его и несколько раз тяжело вздохнув, Шуази-Легран спросил, как скоро Еугенио собирается возвратиться, на что тот ответил: «Как можно скорее, завтра самолетом, вылетающим в девять утра».

Повесив трубку, Еугенио быстро написал небольшую записку мадемуазель И Пинь, вспомнив, что обещал рассказать ей новости об Анн-Лор. Потом собрал свои вещи и положил в чемодан снимок Марианны. Однако сначала он подержал его перед собой в вытянутой руке и пожаловался на странное ощущение ничтожности, которое охватывало его всё сильнее и сильнее, о чем он рассказал ей в последнем письме, которое она получит уже после его возвращения. Затем объяснил, что, говоря о своем желании стать апатичным, он подразумевал выбор: не идти у кого-то на поводу, а по собственной воле отстраниться от всяких дел в этом деспотичном, никчемном, пошлом, многоликом, опасном мире, который он, как и Анн-Лор, отвергает. Он рассказал, как тяжело было чувствовать, что ты ни на что не влияешь, особенно на объект, который тебе надо — или, точнее, тебе поручили — преследовать. Конечно же, улыбнулся он Марианне, я напал на след Анн-Лор, хотя этот след может быстро улетучиться, и теперь имею право сказать, что достиг этого жалкого результата, ничего не делая и никоим образом не воздействуя на обстоятельства. Но я должен признать, что хотя считал себя серым и заурядным, то, что я сделал, несколько превзошло мои ожидания. Основное же впечатление от моего пребывания в Китае — это чувство, что я растворился, исчез для всех, и я думаю, что ты — единственный человек, кто поможет мне избавиться от этого ощущения. И потом, я хотел бы сказать это прежде, чем повторю через несколько часов: хорошенько все взвесив, так как думал об этом все путешествие, я по-прежнему не уверен, что могу быть писателем в этом веке. Для этого нужно, чтобы что-то изменилось. Я не хочу больше ни путешествий, ни историй из далекого прошлого, славных или позорных, не хочу этих подмигиваний, изречений мудрецов, элегантных увиливаний, тонко рассчитанных ходов — всей этой атмосферы обмана. Но самое худшее состоит в том, что я не знаю, чего хочу. Мне иногда кажется, что мой мозг похож на разбомбленные города, которые иногда показывают в телерепортажах: одни развалины, разрушения. Если я стану писать, то должен буду снести оставшиеся стены, показать провода, кирпичи, подземные кабели. Только тогда, возможно, у меня что-то получится. Но я не знаю, смогу ли рассказывать истории. Кроме того, мне не хочется, чтобы мои немногочисленные творения пополнили ряды прочих преданных забвению. И даже если у меня снова появится желание писать, то всё усиливающееся ощущение моей ничтожности наверняка помешает осуществить эти замыслы. Поэтому мне действительно нечего предложить: ни каких-либо дел, ни приключений, ни солидных творческих планов, ни солидных видов на будущее. Ничего. Я просто жду. Я возвращаюсь и жду встречи с тобой.