В результате Муссолини не только не помешали напасть на Абиссинию и разгромить ее, но, наоборот, дали ему возможность объединить страну под лозунгами фашизма против действий и клеветы враждебного Италии остального мира. «Италия достойно встретит санкции, — провозгласил дуче, — проявив дисциплину, бережливость и самопожертвование». Италия так и сделала. В то время как оскорбленные члены Лиги Наций объединились вокруг Энтони Идена, оказавшийся в изоляции итальянский народ, большая часть которого была приучена разделять неприязнь Муссолини к Идену, дружно сплотился вокруг дуче. Пожилые дамы посылали ему свои драгоценности, чтобы помочь дуче оплатить расходы на войну, а молодые люди заявляли, что они с радостью готовы погибнуть в ней, участвуя в самоубийственных воздушных налетах на британский флот. Многие бывшие либералы поддержали войну, а Церковь не выступила против нее. Ряд бывших антифашистов, живших за рубежом в добровольном изгнании, возвратились в Италию, чтобы поддержать свою страну в час невзгод. «Итальянский народ, — объявил Муссолини в одной из тех своих речей, которыми так восхищались итальянцы, будь то фашисты или нет, — достоин своей великой судьбы». Шоковая реакция, охватившая британское общество, когда стало известно о соглашении Хора — Лаваля 1935 года, предусматривавшем раздел Абиссинии между Италией и негусом, была интерпретирована как антиитальянская. Когда после опубликования этого соглашения сэр Самьюэль Хор в атмосфере всеобщего возмущения подал в отставку с поста министра иностранных дел Великобритании, уступив его ненавистному Энтони Идену, который не мог не проводить более жесткую и недоброжелательную политику в отношении Италии, популярность Муссолини в стране достигла новых высот.

Было еще оно, более существенное следствие триумфа Муссолини. Внимательно наблюдая за успехами своего итальянского друга в его ссоре с Лигой Наций, из которой он сам демонстративно вышел в октябре 1933 года, Адольф Гитлер сделал для себя соответствующие выводы. Катастрофа Лиги Наций не только означала реабилитацию философии силы, она также не была лишь еще одним проявлением декаданса демократии; эта катастрофа ознаменовала кончину так называемого фронта Стрезы и начало итало-германского альянса.

Было время, когда подобный альянс казался невозможным. Всего лишь два года назад отношения между этими странами были не только натянутыми, но находились на грани разрыва. Муссолини, стремившийся защитить долговременные интересы Италии в Центральной и Юго-Восточной Европе, был полон решимости воспрепятствовать реализации честолюбивых замыслов Гитлера в Австрии. 17 февраля 1934 года он сделал заявление, к которому присоединились правительства Великобритании и Франции, о необходимости сохранения независимости Австрии; месяцем позже он подтвердил намерение Италии противодействовать экспансии Германии вдоль итальянских северных и восточных границ, подписав итало-австро-венгерский пакт (так называемые «Римские протоколы»), который предусматривал совместные консультации в случае возникновения военной угрозы любой из этих трех стран. Когда в июле австрийские нацисты, предприняв неудачную попытку государственного переворота, перестарались, смертельно ранив австрийского канцлера Энгельберта Дольфуса, в то время как его жена и дети находились в Италии по личному приглашению Муссолини, реакция дуче на эти события была незамедлительной и весьма действенной. Он телеграфировал принцу Штарембергу, временно исполнявшему обязанности канцлера, обещая ему всяческую поддержку со стороны Италии, и отдал приказ об отправке трех итальянских дивизий к границе с Австрией, тем самым гарантируя, что его обещания не являются пустыми словами. Гитлер, осознав, что его австрийские сторонники зашли слишком далеко, вынужден был бить отбой, а тщательно маскируемая зависть Муссолини к человеку, о котором он после их первой встречи презрительно отзывался как об «этом сумасшедшем маленьком клоуне», почти переросла в ненависть. Именно Гитлер, заявил он князю Штарембергу, является виновником убийства Дольфуса и несет полную ответственность за все, что случилось в Австрии. Гитлер — это «ужасное, сексуальное, дегенеративное создание», «чрезвычайно опасный идиот». Он был прирожденным лидером национал-социализма, этой пародийной, скотской имитации фашизма, а также «варварской и дикарской системы, способной только на убийство, грабеж и шантаж». Кровавая чистка июня 1934 года явилась не чем иным, как «неизбежным кризисом столь презренной политической системы». «Думаю, что мне было бы приятно, — заявил Муссолини еще одному своему другу, журналисту Мишелю Кампана, — что Гитлер совершает свою революцию по нашим образцам, но они — германцы, поэтому они кончат тем, что погубят нашу идею. Они по-прежнему такие же варвары, как во времена Тацита и Реформации, в своем извечном конфликте с Римом».

Гнев Муссолини вполне понятен. Существовала реальная угроза не только независимости Австрии, но и безопасности Италии, не говоря уже о том, что 300 000 бывших австрийских граждан, населявших северную, теперь уже итальянскую, область Трентино-Альто-Адидже, становились непосредственным объектом подрывной деятельности германского национализма. Он чувствовал, что ему придется предать забвению его политику «пересмотра» Версальского договора — в пользу установления более дружеских отношений с Францией, в чьей поддержке он теперь нуждался. Именно под влиянием этих соображений Муссолини присоединился к антигерманскому «фронту» в Стрезе (Италия), где он вместе с главами правительств Великобритании и Франции осудил попытки изменить силой Версальские соглашения.

На конференцию в Стрезе Муссолини прибыл в сопровождении Фульвио Сувича, своего главного советника по вопросам международных отношений. В ходе конференции он дал понять, что находится в Стрезе не ради того, чтобы только подтвердить свою решимость поставить заслон честолюбивым замыслам Германии. Взаимопонимание с Францией и Англией должно, бесспорно, содействовать упрочению позиций Италии в Европе, но оно также должно помочь ей расширить сферу ее влияния в Средиземноморском бассейне и в Африке.

В своей речи Муссолини сослался на заключительную декларацию конференции, где осуждался «всякий односторонний отказ от договоров, который может поставить под угрозу мир в Европе». Дуче произнес слово «Европа» с таким нажимом и выдержал столь долгую паузу прежде чем продолжить свою речь, что представители британского министерства иностранных дел сразу же поняли, что у него на уме, и провели бессонную ночь, решая, не следует ли Великобритании выступить с предупреждением Муссолини по поводу его возможного нападения на Абиссинию. Они решили, что его поддержка в их противостоянии Германии слишком важна для того, чтобы подвергать ее риску, и поэтому никакого предупреждения не последовало. Муссолини покинул Стрезу, полагая, что он достиг своей цели. И когда в июне было подписано англо-германское морское соглашение, его уверенность в том, что Великобританию абсолютно не волнует все то, что происходит в мире до тех пор, пока не возникает угроза ее собственным интересам, была вновь подкреплена.

Четыре месяца спустя началось вторжение в Абиссинию. И в ту же осень, когда почти вся Западная Европа дружно, хотя и безуспешно, выступила против агрессии Италии в Африке, в голове Муссолини созрела и вышла на первый план идея альянса с некой могущественной страной, которая в открытую не противодействовала планам дуче.