Если Сирилла хотела поразить своего собеседника, это ей, без сомнения, удалось.

— Я, кажется, ослышался… Повтори, что ты сказала!

— Мы были так бедны, что порой не могли купить себе еду…

Лицо герцога исказилось от боли. С трудом овладев собой, он задал следующий вопрос:

— Поэтому ты и пришла теперь ко мне?

— Да… папа.

— Почему же ты не сделала этого сразу же после того, как умерла твоя мать?

Потому что тогда па… то есть Франс Винтак, покончил бы с собой. Я должна была заботиться о нем — ради мамы…

— А что с ним теперь?

— Он вчера умер… И Ханна привезла меня сюда.

— Ханна все еще с тобой?

— Да… папа. Она ждет в холле.

— И ты рассчитываешь, что я приму тебя обратно, после того как твоя мать бросила меня ради… этого человека?

Голос герцога прозвучал резко, словно удар хлыста. Сирилла настолько испугалась, что самообладание окончательно покинуло ее.

Издав приглушенный крик, она бросилась перед герцогом на колени.

— Позволь мне остаться с тобой, папа!.. Пожалуйста, не прогоняй меня, — взмолилась она, простирая к нему руки. — У меня нет денег, мне некуда идти… Если ты меня не примешь, мне придется поступить так, как хочет он! А я знаю, что это нехорошо, хотя и люблю его всем сердцем!..

Эти слова напомнили Сирилле о маркизе, навсегда, как она считала, для нее потерянном, и девушка снова разразилась слезами.

Опустив голову герцогу на колени, Сирилла рыдала так отчаянно и безутешно, как плачут беспомощные маленькие дети, заблудившись в лесу или отстав от взрослых на улице.

И вдруг она почувствовала, как герцог погладил ее по голове, стараясь утешить, и этот простой жест помог ей успокоиться.

— А кто этот человек?

Голос герцога донесся до Сириллы словно издалека. Она начала шарить в сумочке в поисках платка, но не нашла, и герцог, достав из кармана белоснежный платок с вышитым вензелем, вложил его девушке в руку.

Платок был из тонкого батиста и пах лавандой. Сирилла прижала его к глазам, пытаясь унять слезы.

— Расскажи, что тебя так расстроило, — предложил герцог совсем другим тоном, не таким резким, каким он говорил до сих пор.

— Он сказал, что любит меня, и я поверила, а потом оказалось… — сбивчиво начала Сирилла и тут же пристыженно умолкла.

Похоже, герцог догадался, о чем она не договаривает, потому что спросил тем же спокойным тоном:

— Ты хочешь сказать, что он предложил тебе выйти за него замуж?

— Нет…

— Что ж, это неудивительно, если учесть… Герцог осекся, но Сирилла прекрасно поняла, что он имеет в виду.

— Он ничего не знал о… маме, — поспешно пояснила она. — Об этом вообще никто не знал… Да и кому мы могли бы рассказать? Друзей у нас не было…

— Твоя мать поступила так, как считала нужным, — произнес герцог прежним сухим тоном. — Но сейчас речь не о ней, а о тебе. Кто этот человек? И если, как ты говоришь, у вас нет друзей, где ты с ним познакомилась?

— Он сам пришел к нам в дом… интересовался картиной…

— И как он себя назвал?

— Маркиз Фейн…

Герцог побледнел. На мгновение ему показалось, что он ослышался.

— Что? Фейн?! Да что ему от тебя понадобилось? Подумать только, этот развратник, этот соблазнитель, этот сердцеед… Неужели ты думаешь, что я позволю своей дочери иметь дело с таким негодяем?

— Но я люблю его, папа, и ничего не могу с этим поделать… Так уж случилось…

— И очень жаль, что случилось, — безапелляционным тоном отрезал герцог. — Запомни, Сирилла, — никогда, ни при каких обстоятельствах я не позволю этому человеку переступить порог моего дома!

Наступила пауза. Сирилла пыталась осмыслить то, что только что услышала, а затем робко спросила:

— Означают ли твои слова, папа, что ты… разрешаешь мне остаться у тебя?..

Герцог молчал, и она жалобно добавила:

— Только в этом случае я буду иметь возможность с ним не видеться… Ну пожалуйста, папа, не прогоняй меня!

— Если ты и останешься здесь, — веско произнес герцог, — то вовсе не затем, чтобы спрятаться от маркиза Фейна, а потому, что ты моя дочь. Мне часто приходило в голову, Сирилла, что я допустил ошибку, позволив твоей матери забрать тебя с собой.

— Но ведь она оставила тебе Эдмунда… Кстати, как он?

— Путешествует по Европе, — лаконично ответил герцог. — И все же все эти годы мне не хватало именно тебя, моей дочери…

— О папа! Неужели это правда?

— Да.

Сирилла взглянула на герцога и увидела в его глазах выражение истинной муки. Помолчав, она спросила шепотом:

— Наверное, тебе не хватало и мамы…

Герцог шевельнулся в кресле.

— Твоя мать меня бросила, и я не желаю о ней говорить!

— Я понимаю тебя, папа. Ты знаешь, иногда мне казалось, что хотя она была очень счастлива с… Франсом Винтаком, ей все же недоставало и тебя, и Эдмунда. Впрочем, сама она никогда об этом не говорила…

— Хватит об этом, — резко перебил ее герцог. — Расскажи лучше о себе.

Сирилла улыбнулась сквозь непросохшие слезы. Казалось, луч солнца выглянул из-за туч после дождя.

— Да нечего особенно рассказывать, — просто сказала она. — Жили мы в маленьком доме в Айлингтоне — который, кстати говоря, Ханна ненавидела всей душой, — и все было хорошо, пока мама не заболела. А когда это случилось, все разом изменилось…

Герцог встал и подошел к камину, а Сирилла осталась сидеть на полу у его кресла.

— Будь проклят этот человек! — в сердцах воскликнул он. — Он погубил не только мою жизнь, но и твою…

— О нет, папа! Это не совсем так, — мягко возразила Сирилла.

Она от души сочувствовала отцу, понимая, что он должен был испытывать, когда горячо любимая жена вдруг оставила его ради какого-то безвестного художника.

Девушка нашла, что отец выглядит гораздо старше, чем когда она видела его в последний раз. Конечно, прошло уже восемь лет, и все же он постарел гораздо сильнее, чем можно было ожидать. Волосы были совсем седыми, а щеки прорезали глубокие складки.

«Ведь ему не больше шестидесяти, — с сожалением подумала Сирилла, — а выглядит он глубоким стариком…» Очевидно, уход жены явился страшным ударом для герцога, и это наложило отпечаток на его внешний облик.

Понимая, что отец глубоко страдает, и желая его утешить, девушка произнесла как можно мягче: