— Вы же понимаете, милая Елизавета Григорьевна, что я могу сейчас сделать так, что вы будете умолять меня жениться на вас и готовы будете отдать все на свете, лишь бы я так и поступил?

Как говорил один из моих исполнителей — «испугал ежа голой задницей»…

— Ну попробуйте, — усмехнулась я уже откровеннее. Где-то моя насмешка была провокацией. — Для святой сестры и вашей челяди будет то еще зрелище.

Граф сполз с лица. Очень очевидно, мне показалось, он никак не ожидал, что сестра Феврония вдруг почтит своим визитом его усадьбу.

— Явилась, ворона, — проворчал он, и вроде бы звучало безобидно, но я распознала еле уловимую ненависть и немало ей удивилась. Что у него за счеты с местной церковью? — Только и знают, что требы собирать.

— Нехорошо, граф, — покачала я головой и снова растянула губы в полуулыбке превосходства. — Хулу возводите на слуг Преблагого, на храм жертвуете со злом в сердце, зароки даете, выполнять не торопитесь. Что с колокольней, ваше сиятельство?

— Вас как подменили, — после недолгой паузы ответил граф. Ты угадал, глядишь как в воду. — Смотрю на вас и вижу перед собой прожженную купчину. Вас бы в лабаз, торговать хлебом.

Я пересилила свою к графу антипатию и мысленно поблагодарила его за комплимент.

— Но к разговору о браке мы с вами еще непременно вернемся.

Я поднялась. Поворачиваться спиной к графу, пока он стоял так близко, мне не хотелось, но не могла же я покидать комнату, пятясь, и поэтому тянула время как могла.

— Ах да, я чуть не забыла, — на самом деле нет, забыла, но перед моими глазами встал договор, к которому я не нашла никаких расписок. — Когда вы пришлете арендную плату, граф?

— Какую плату?

Мне стоило огромных усилий не измениться в лице самой. Свет из окна падал на графа со спины, но я даже так рассмотрела и губы, утервяшие жесткую тонкую линию, и подбородок, слегка опавший — мелочь, такая, почти неразличимая, но как много она мне дала.

Хорошего исполнителя я оценивала не только по подвыванию в нужных местах и нервному подергиванию плечами. Певец не хуже актера должен вживаться в роль и верить себе, какую бы чушь он ни орал со сцены в замерший зрительный зал.

— Арендную. У меня ни одной расписки. Поверенный наш договор внимательно прочитал, а как считать выплаты в казну с дохода без расписок — не знает.

В конце концов, здесь должно быть налогообложение. Ни одно государство не может существовать без того, чтобы не забирать часть дохода граждан. Даже если я ошиблась в мелочах, мне простительно.

— Что вы так на меня смотрите, милый граф? По настоянию банка у меня появился поверенный. Так проще и им, и мне, учитывая то, что я все еще распоряжаюсь имуществом, находящимся в залоге, что я все еще остаюсь его собственницей — разумное решение, не находите? Есть человек, который простыми словами может объяснить мне казуальные тонкости и помогает не совершить ошибок. Так как? — продолжала я, выдерживая выражение озабоченности. — Поверенный просил меня прислать ему как можно скорее расписки.

Он должен спросить то, к чему я его так подталкиваю. Граф же громко дышал — возможно, что от волнения, к чему ему было сдерживаться при мне больше, чем того требовали самые простые приличия.

Но он такого не ожидал, для него мои слова стали шоком, и я говорила и думала — почему, ведь это абсолютно логично — приставить к бестолковой барышне знающего человека, чтобы она не наломала дров, не обязательно по умыслу, может быть, по незнанию. И я точно помнила, что в самом договоре не было отсрочки платежей. Да, я никогда бы в жизни подобный договор не подписала — я-Вероника: с нечеткими, неясными формулировками, составленный словно не юристом, а начинающим копирайтером из сотни других таких же договоров…

И все же.

— Где сам договор? — отдышавшись, спросил меня граф.

— У поверенного, как и все документы.

Я улыбалась обезоруживающе и не дала бы голову на отсечение, что выходило безупречно. Я не училась актерскому мастерству, могла сфальшивить, и это дорого бы мне обошлось.

— Расписки, граф, — напомнила я.

— Да-да, сейчас мы напишем.

Он развернулся к столу, снова стоял какое-то время, окаменевший. Как легко оказалось запугать человека этого времени элементарной юридической премудростью! Игра с такими ставками уже не бывает честной, здесь в ход идут все средства. Все, даже удары со спины.

Но я не собиралась хватать со стола перочинный нож, я ждала, пока граф грузно упадет в свое кресло.

— Плата вперед.

— Вы сумасшедшая? — кротко спросил меня граф. — Или у вас память девичья? Вы просили меня передать вам деньги так, чтобы об этом не узнал ваш брат. Что вы еще от меня хотите?

— Вы не получите моей подписи без оплаты.

Шантажист против шантажиста: у кого весомее аргументы.

— Можете вычесть стоимость лошади, — разрешила я. — Подожду во дворе, пока ваш человек принесет мне бумаги и деньги.

Но выйти беспрепятственно я не успела, потому что, чуть не сбив меня, в кабинет ворвалась сестра Феврония. Милая хохотушка-монахиня прошла отменную школу у своего отца, так что, покидая кабинет, я посочувствовала графу. Но не слишком. В противостоянии бездельника-помещика и монашки, урожденной купеческой дочки, мои симпатии были безоговорочно на ее стороне.

Око, Око. Что это такое? Кой черт оно так нужно графу? Фамильная драгоценность? Ее можно купить, вопрос цены и ничего больше. Что-то, что завещали мне с определенным условием? Тоже глупость, разве что эта вещь не подлежит продаже до тех пор, пока я не выйду замуж. Но граф намерен не просто жениться на мне, но еще и добиться от меня рождения дочери. Вот уж нет, подумала я, подставляя лицо лучам солнца. В этом времени доктора, не утруждающие себя вымыть руки и хоть как-то осмотреть пациента, болезни, выкашивающие города, и полное отсутствие антисептиков, и рожать здесь — тем более приговорить себя раньше срока.

Я была уверена, что ни денег, ни расписок мне граф не даст. Пусть не полностью, но часть денег он заплатил, это я знала со слов Анны: я приказала сразу же накупить еды. Но стоимость такого количества продуктов не была равна даже трети суммы, указанной в договоре. Граф будет тянуть, пытаться договориться, и мне будет удобнее торговаться, если я узнаю, чего он хочет. Не меня, а предмет, которым я располагаю.

Очевидно, я единственная, кто может им распоряжаться. И это странно.

Графская дворня разбежалась, повозка сестры Февронии была полна всякого добра, и возле нее стояли крестьянские дети, с тоской взирая на какие-то мешочки на самом верху. Наверное, там было что-то вкусное.

Если сестра вернется — а она должна вернуться на место, где она меня встретила, она ведь ехала по делам — может, она согласится подвезти меня, подумала я. И уже направилась к повозке, как двери дома распахнулись и сестра Феврония выскочила на улицу: щеки раскраснелись, глаза горят, в руках увесистый кожаный мешочек.