Он сидел в темноте на краю ванны и, закатав до колена пижамные штаны, смывал с пятки визитную карточку Миссис Кук. Сквозь окно с затейливым переплетом была видна Темза, переливавшаяся в свете нового дня. Поглядев на тауэрский причал, он вспомнил, как рассказывал Милону о прибытии в восемнадцатом веке корабля с первыми в Англии страусами, подарком от тунисского дея, правителя Северной Африки. Они с сыном сидели в шезлонгах на лужайке перед Белой башней, когда надоедливые туристы давно уже покинули крепость. Протянув Милону стакан лимонада, бифитер рассказывал ему про корабль, причаливший к пристани Тауэра, и как толпа зевак, собравшихся по такому случаю, отшатнулась в испуге, когда по мосткам сошли две гигантские птицы, затрясли пропылившимися хвостами и принялись сыпать зловонным пометом.

Лондонцы содрогнулись при виде их отвратительных ног с оттопыренными пальцами, продолжал отец, и ахнули изумленно в тот миг, когда сияющий от восторга матрос поднял свой оранжевый тюрбан и показал лежавшее в нем яйцо размером с его голову. Ужас толпы достиг апогея, когда птицы захлопали на толпу ослепительными длинными ресницами, развернули печально маленькие головки к двум ближайшим зевакам и склюнули у одного жемчужную пуговицу и глиняную трубку у другого, тотчас их проглотив. Пару быстро определили в крытый загон, чтобы они не улетели. Но вскоре один страус погиб, наглотавшись гвоздей, которые ему с готовностью скармливала публика, поверившая слухам, будто такие птицы могут переварить даже железо.

Милон слушал молча, только крепче вцеплялся в подлокотники шезлонга. После он поцеловал отца в щеку и побежал кататься с другими тауэрскими детишками на велосипеде возле осушенного рва. Бальтазар Джонс вспомнил историю со страусами через два дня, когда привез Милона, побелевшего от боли, в больницу, и доктор постукал ручкой по рентгеновскому снимку кишечника, указывая на предмет, в котором явственно узнавалась пятидесятипенсовая монета.

Бальтазар Джонс расправил пижамные штаны и вернулся в постель. Уверенный, что жена давно плывет по морю сновидений, он буркнул, что в Тауэре не только снова будет зверинец, но он лично будет его смотрителем. Довольный собой, так как выполнил долг, он отвернулся и закрыл глаза. Но Геба Джонс немедленно вынырнула из сна со стремительностью морской змеи.

— Ты же знаешь, я терпеть не могу животных, — возмутилась она. — Возиться с выжившей из ума черепахой не подарок, но я делаю это только потому, что ты считаешь ее членом семьи.

Спор прекратился только тогда, когда Бальтазар Джонс встал и снова отправился в туалет, где так долго мучился со своим запором, что Геба Джонс успела уснуть.

Пронзительный звук будильника разбудил их через несколько часов, и они молча оделись в разных концах спальни. Никто не захотел завтракать, чтобы не садиться вместе за кухонный стол. И когда они в итоге все-таки столкнулись друг с другом, единственное слово, каким они обменялись, было: «Пока».

Когда жена ушла на работу, Бальтазар Джонс прошелся платяной щеткой по плечам своего камзола и снял со шкафа форменную шляпу. Он выехал из Тауэра, направляясь в Лондонский зоопарк, крепко сжимая руль, чтобы хоть немного сосредоточиться после бессонной ночи. Рядом ерзала по сиденью его алебарда — колющее оружие в восемь футов длиной, которым можно мгновенно выпустить противнику кишки. Хотя обычно алебарда использовалась в торжественных случаях, Освин Филдинг настоял, чтобы он явился с ней, поскольку королевский конюший хотел, чтобы для прессы бифитер выглядел «побифитеристей».

Отыскав в конце концов место для своей машины между телевизионными фургонами со спутниковыми тарелками, он немного посидел за рулем, собираясь с силами перед предстоящим ему мероприятием. Сил так и не нашлось, поэтому он просто вылез из машины, забыв алебарду. Он вошел в кованые ворота и остановился, глядя, как вереница пингвинов, переваливаясь, поднимается по мосткам в фургон, соблазненная дорожкой из серебристой рыбы. Когда пингвины были уже внутри, одна птица все топталась в дверях, оглядываясь на свой вольер. Водитель с закатанными до локтя рукавами клетчатой рубашки шуганул пингвина, загнал его в фургон, быстро убрал мостки и закрыл дверцы. Бифитер вдруг услышал какое-то шлепанье и обернулся. Одинокий пингвин как мог бежал по рыбному следу, раскачиваясь из стороны в сторону.

— Вы забыли одного! — закричал бифитер.

— Господи боже! — отозвался водитель, который уже потянулся за сигаретами, хотя этим утром поклялся бросить курить. — Я знал, что работенка предстоит еще та. Этому придется ехать за мной. Я не собираюсь снова открывать двери. Я убил два часа да еще съездил в рыбный магазин, чтобы заманить паршивцев. Они хуже детей, черт бы их подрал. Уж я-то знаю, у меня четверо. Между прочим, что это на вас за одежда? Маскарадный костюм или что?

Все пошло вразрез с тем, что Освин Филдинг именовал «планом» с того мгновения, когда он подошел к Бальтазару Джонсу и сообщил, что журналисты желают его сфотографировать рядом с каким-нибудь из королевских зверей. Пожурив бифитера за то, что тот забыл в машине алебарду, конюший повел прессу к вольеру с обезьянами. Он остановился перед клеткой с мармозетками Жоффруа, обманутый их невинными белыми мордочками и пушистыми черными ушками. Он не подозревал, что служительница все утро пыталась выманить обезьянок из клеток для отправки в Тауэр. Но чем больше она старалась соблазнить их кусочками нарезанных фруктов, тем отчаяннее они цеплялись за прутья клеток, и в конце концов бедняжка сдалась и убежала рыдать в туалет. Когда посланник из дворца представил Бальтазара Джонса прессе как смотрителя королевского зверинца и поставил его на фоне вольера, мармозетки продемонстрировали свою защитную реакцию во всей красе. Они еще долго продолжали сверкать гениталиями, распугав даже самых раскрепощенных из журналистов, которые отступили от клетки и покраснели до корней волос.

Бифитер сбежал от фотокамер и отправился в птичник убедиться, что неразлучникам приготовили разные клетки. По дороге он остановился, чтобы полюбоваться на стадо бородатых свиней, которые с наслаждением чесали зады о специальные столбики, и пожалел, что такие животные принадлежат зоопарку, а не королеве. Позже, когда он осознал, к каким последствиям привела его вопиющая безответственность, он решил, что виной тому неотразимые волосатые щеки свиней, растительность на коих была даже пышнее, чем у его коллег. В его оправдание надо сказать, что свинья и сама была не против прогуляться. И когда Бальтазар Джонс, поддавшись искушению, открыл фургон, махнув рукой на дверь, свинья радостно затрусила внутрь. Бифитеру потребовалась всего пара секунд, чтобы захлопнуть за ней дверцу в безумной надежде, что никто не заметит недостачи одной особи.

Он уже собирался пойти за этрусской землеройкой, когда увидел, как комодский дракон враскорячку удирает от своего перепуганного служителя, который пытается загнать варана в фургон, хлопая носовым платком. Громадная ящерица остановилась рядом с сувенирной лавкой и замерла — двигался лишь, вылетая из пасти, ее раздвоенный язык. Бальтазар Джонс проследил за взглядом ящерицы и увидел Освина Филдинга, который постукивал зонтиком по коробке с вараньей едой; ветер раздувал остатки волос королевского конюшего, отчего его голова превратилась в подобие пальмы. Когда варан направился к конюшему, развив поразительную скорость, бифитер вспомнил, что комодские драконы способны целиком проглотить олененка, а потом неделю лежать на солнышке, переваривая. Тут он сорвался с места.