Несколько мгновений — и уродливая рептилия промчалась мимо конюшего, нацелившись на выброшенный кем-то гамбургер. Но к тому моменту Бальтазар Джонс, не бегавший так быстро с тех пор, как устроил регби на Тауэрском лугу, гоняясь за карманником с пятью кошельками, развил такую скорость, что уже не мог остановиться. Он со всего разбега врезался в Освина Филдинга, и оба пожилых господина тут же повалились на землю, в результате чего великолепный зонтик придворного лишился своего великолепия. Только когда оба убедились, что все еще пребывают в сознании, и попытались подняться на ноги, конюший согласился, как хорошо, что Бальтазар Джонс все-таки не захватил свою алебарду.

Бифитер все еще продолжал скорбно созерцать дыру на колене брюк, когда вереница фургонов начала покидать зоопарк. Он посмотрел, как проехала первая машина с одиноким пингвином на пассажирском сиденье, который глядел на него через стекло. Он поморщился, учуяв запах от второго фургона, где ехала зорилла, а потом завопил, увидев приближавшийся к воротам грузовик с жирафами, которые вот-вот могли остаться без головы. По обе стороны от грузовика выстроились шесть служителей, предлагая жирафам зеленые ветки, чтобы жирафы пригнули шеи, пока грузовик не минует кованую арку. Когда ее благополучно проскочили, звери снова выпрямились, а когда грузовик набрал скорость, закрыли от ветра глаза. Бальтазар Джонс дождался, пока проедет последний фургон, а затем направился к своей машине с этрусской землеройкой в клетке. Он поставил клетку на заднее сиденье и привязал алебарду к подголовнику, чтобы чего не вышло. Покопавшись в дисках, он выбрал Фила Коллинза со сборником «Love Songs» в надежде успокоить своего слишком нервного пассажира. После чего бифитер с черепашьей скоростью отправился в обратный путь, насмотревшись за дорогу разных неприличных жестов и наслушавшись гудков.

Руби Дор постучала в светло-синюю дверь, выходившую на Тауэрский луг, и в ожидании, пока ей откроют, потопала ногами, стараясь согреться. Прошла неделя, прежде чем доктор позвонила и сообщила, что готовы результаты анализов. Все это время хозяйка таверны места себе не находила и, по мере того как время шло, а чуда не происходило, все яснее осознавала, что ее мечта — сначала муж, потом дети — обращается в прах.

Когда врач тауэрской общины Евангелина Мор наконец-то открыла дверь, хозяйка таверны так и впилась в нее глазами, однако лицо Евангелины было непроницаемо, как у игрока в покер. Руби Дор поспешно прошла по коридору в кабинет и села. Заняв свое место напротив пациентки, Евангелина Мор взяла со стола ручку и принялась ее вертеть обеими руками.

— Прошу прощения, что так долго, — сказал она. — Все так, как вы и предполагали: вы беременны.

Руби Дор ничего не ответила.

— Это хорошая новость или плохая? — спросила Евангелина Мор.

— Так себе, учитывая все обстоятельства, — отозвалась хозяйка таверны, теребя край своего шарфа.

Когда консультация завершилась, она побежала обратно в «Джин и дыбу» и заперла за собой дверь на засов. Потом поднялась по узкой деревянной лестнице в тесную квартирку с низкими потолками и потертой мебелью, заменить которую не было средств, всю провонявшую запахом пива, на который она уже не обращала внимания.

Сдвинув в сторону несколько книг, она уселась на знакомый с детства диван и закрыла глаза. Она тут же мысленно увидела человека, с которым познакомилась в деревенском баре, пока гостила у отца в Испании, и бутылку с белым вином, которое они пили вместе, и восхитительный час, проведенный с ним на пляже, прежде чем она в сумерках вернулась обратно на виллу. Она подумала о женщине и ребенке, которых он держал за руки, когда она наткнулась на него на следующий день — а он отказался ее узнавать. Она не знала, лгал ли он своей семье так же, как успел солгать ей за такое короткое время их знакомства.

Она думала о том, до чего унизительно будет сообщать родителям о беременности. Мать, разумеется, начнет винить отца, как винит его всегда и во всем, хотя они развелись более двадцати лет назад. А отец начнет винить себя за то, что не воспитал дочь должным образом, когда мать бросила их, не выдержав жизни в Тауэре. Тогда он собирался с духом не одну неделю, прежде чем признаться дочери, что мать отправилась на поиски счастья. Когда девятилетняя девочка в очередной раз спросила, куда подевалась мама, Гарри Дор наконец-то выдавил из себя ответ: «Твоя мама в Индии, ищет свое счастье. Помоги ей Господь, когда его найдет».

Открыв глаза, она оглядела гостиную, где стояли шкафы с фамильной коллекцией тауэрских артефактов, собранной поколениями Доров по мере того, как ветшала их таверна. Она вспомнила, как рассказывала о ней знакомому из деревенского бара, когда тот спросил, где она живет, и он даже притворился, будто ему интересно. Среди экспонатов имелся документ, составленный в 1598 году, в котором говорилось, что бифитеры «привержены пьянству, ссорам и бесчинствам». На полке под ним лежал тяжелый молот, которым в 1671 году полковник Блад сплющил королевскую корону, чтобы спрятать под плащом во время единственной попытки похитить королевские драгоценности. Рядом с молотом хранился обрывок плаща лорда Нитсдейла, в котором он бежал из Тауэра в 1716 году, переодевшись в женское платье.

Каждый экспонат был тщательно исследован и снабжен ярлыком — их общее с отцом увлечение. Гарри Дор пересказывал историю экспонатов с упоением завзятого барда, после чего дочь заполняла ярлыки самым лучшим почерком отличницы. Однако лет, проведенных вдвоем, оказалось недостаточно, чтобы возместить ущерб, нанесенный годами, когда Руби Дор наблюдала, как родители изводят друг друга, мстя за погибшую любовь. Мать советовала ей не выходить замуж. «Нет хуже одиночества, чем одиночество вдвоем», — предостерегала она. Однако Руби Дор не хотела в это верить. Но однажды поймала себя на мысли, что ищет свою любовь в весьма сомнительных претендентах. Сколько бы раз она ни распахивала окно своей спальни, ее так ни разу и не озарил лунный свет любви.

Национальный реестр умерших не помог Гебе Джонс. Она его внимательно изучила, однако все, кто там значился под именем «Клементина Перкинс», умерли несколько десятилетий назад. Тогда она перестала об этом думать и занялась задачами попроще с гарантированным хорошим концом, начав с дамских сумочек с телефонными номерами владелиц. Однако коробка с прахом, так и лежавшая на ее столе, не давала ей покоя.

— Валери, — позвала она, рассматривая медную пластину.

— Да, — прозвучал приглушенный ответ. Геба Джонс обернулась и увидела, что ее коллега втиснулась в переднюю часть тряпичной лошади для пантомимы, которую нашли на скамейке на станции «Пикадилли серкус».

— Как здесь пахнет! — заявила Валери Дженнингс, глядя на окружающий мир боком через маленькое отверстие в лошадиной шее.

— Чем же это?

— Морковкой.

— Я хочу спросить тебя кое о чем, — продолжала Геба Джонс, не отреагировав на шутку.

Валери Дженнингс села, скрестив на своем столе мохнатые конские ноги.

— Если человек умирает, но его смерть не зарегистрирована официально, что это может означать? — спросила Геба Джонс.