Она не разбирала дороги, протаптывала дорожку в высоком, почти по колено, снегу, пока не устала. Остановилась. Огляделась. И невольно забыла про свою злость.

– Ничего себе!

Цирк «Магус» походил на стоянку полярников. С каждой крыши свисали частоколы сосулек, сугробы, как снежные дюны, подступали к самым окнам, в которых горел свет, а по узким проходам между вагончиками гуляла жестокая вьюга. Над головой кружилась в нескончаемом танце снежная крупа. Ветер швырял ее в лицо.

Стоять на месте было невозможно. Дженни побежала к цирковому шатру, надеясь укрыться там. Над горизонтом проступало белесое пятно солнца. Девушка замерла на мгновение, пересиливая холод. В бешеном хороводе метели чудилось что-то знакомое, будто чей-то голос плакал и неутешно звал ее.

– Не стоит долго смотреть на метель, мисс, – Дженни оглянулась. Рядом никого не было.

– Я здесь, юная мисс. – Она с изумлением поняла, что с ней разговаривает сугроб.

Сугроб чихнул и разлетелся.

– Уф, – странный человечек выбрался на дорогу. Встряхнулся. Это был взрослый, даже немолодой, человек, ниже ее на голову. Усы, франтоватая узенькая бородка, темные живые и быстрые глаза.

«Разве у нас в цирке есть карлики? Морриган решил разнообразить репертуар?»

Одет человечек был странно – черная куртка с тяжелыми серебряными пуговицами, черные штаны в обтяжку, остроносые туфли, сейчас едва различимые под комьями снега. На голове у него красовалась широкополая шляпа и венчающий ее небольшой сугроб.

«Хороший сценический костюм, – подумала Дженни. – Наверняка это идея Морригана – пригласить карликов».

– Прошу прощения, если я вас напугал, юная мисс, – человечек озабоченно отряхивал рукава куртки. – Должен заметить, что погода для августа совершенно a natura abhorrens[25]. Я бы сказал, anormalis[26]и monstruosus[27]. И к тому же вокруг полно довольно подлых сугробов, которые падают с крыш без предупреждения. Только поэтому я оказался в столь печальном положении. Теодорус Додекайнт, – старомодно раскланялся карлик. – А как ваше имя?

– Э… Дженнифер Далфин.

– Отлично! – просиял Теодорус. – Вы-то мне и нужны. Значит, ваша матушка – Эдна Далфин, в девичестве Паркер?

– Да. А что?

– Тогда это вам.

Человечек протянул ей небольшой толстый конверт из коричневой бумаги – хрусткой, ломкой и старой даже на ощупь.

– Это еще что?

– Давайте пройдемся, – предложил Теодорус, – я составлю вам компанию и обрисую суть дела. Иначе вы рискуете скоро conglaciare[28], и придется вас размораживать. А жители Внешних земель, кажется, плохо переносят эту процедуру.

Дженни неохотно согласилась, решив не обращать внимания на странные обороты его речи. Эта встреча сбила ее с толку. Она злилась на Марко, да еще как! Но у нее возникло чувство, что жизнь в последнее время щедра на сюрпризы. И это один из них.

«Ничего, согреюсь и во всем разберусь, – выстукивала зубами Дженни, пока они шли к шапито. – И с Марко тоже!»

– В этой эпистуле содержится кое-что, принадлежавшее вашей матери. Насколько я понимаю, теперь оно принадлежит вам, – витиевато объяснял Теодорус. – Я всего лишь посланник.

– Посланник от кого?

– Скажем так, от старого приятеля вашей мамы, – уклончиво ответил карлик. – Собственно, это все, что я могу сказать. Да, и советую не гулять в эту метель – в воздухе явно чувствуется скверный привкус.

– Вы знали мою маму? Откуда?

Вместо ответа Теодорус взмахнул шляпой, неловко обсыпав Дженни снегом, и та на мгновение зажмурилась. А когда открыла глаза, Теодоруса рядом не было.

«Куда он подевался?»

Дженни ошеломленно огляделась. Она стояла одна на площади возле шапито. И когда это успели опуститься сумерки? Перед ней вздымался шатер, облепленный снегом, его высокие бока яростно обхаживала вьюга. Ледяными пальцами она рвала туго натянутые струны канатов, поддерживающие шапито, и играла на них свою дикую мелодию.

Как же она вернется домой? Марко, конечно, гад, но зато дома тепло. Можно уйти на свою половину и с ним не разговаривать. Но позади не было дороги – все тонуло в вихре снежной тьмы. Тропинку, по которой она сюда пришла, уже замело. Ветер хлестал по кроссовкам узкими извилистыми языками снега. Весь мир сжался до маленькой площадки у шапито, очерченной слабым светом тускнеющих фонарей. Можно было пойти наугад, она примерно понимала, где вагончик, но там, в глубине морозной ночи, двигались пугающие тени.

– Теодорус, – позвала она жалобно. – Марко? Людвиг? Эдвард? Есть здесь кто-нибудь?

Голос потонул в свисте и скрежете вьюги, и Дженни вдруг подумалось, что над ее головой разыгрывается какая-то древняя драма, мистерия чудовищных стихий, перед лицом которых человек бесконечно мал и покинут.

Дженни стало страшно, и холод – куда лютей обыкновенного мороза – пробрал ее до самого сердца. Негромкий блеск у входа в шапито будто отозвался на ее слова. Дженни обрадовалась и, тяжело загребая ногами снег, двинулась на этот огонек. Но чем ближе она подходила, тем неуютней ей становилось. Ветер здесь стихал, и снег не кружился в бешеном танце, а валил косой пеленой – к входу в шапито, словно подталкивая ее в спину. Когда до входа оставалось шагов пять, Дженни остановилась. Ветер совсем стих, снежинки оседали на волосах. Девушка подняла ладонь, поймала одну, поднесла к глазам и подышала.

«Говорят, что суть людей – огонь», – вспомнила она слова Марко.

Снежинка не таяла. Дженни стало не по себе. Она отряхнула руки и поняла, что вокруг стоит полнейшая тишина.

«Как в глазу урагана, – неожиданно пришло на ум сравнение. – Снаружи ветер сносит дома, а в центре и трава не шелохнется».

Ее показалось, на нее кто-то смотрит, почти в упор, бесконечно холодным и жестким взглядом. Отблеск, позвавший ее, был рожден зеркалом, забытым у входа.

«Это просто фонарь от ветра качнулся и отразился в зеркале».

Но фонари светили светло-желтым, а зеркало изливало чистейший серебряный свет.

И он все разгорался.

Дженни шагнула вперед – ее тянуло к этому зеркалу, хотя все инстинкты вопили «беги прочь!» – и заторможено, как во сне, провела по гладкой поверхности, счищая снег. Взглянула в открывшийся проем. И закричала.

Дело принимало очень скверный оборот. Беспамятное изгнание… Неужели Билл поддержит Франчелли? Брэдли не мог вспомнить, когда же последний раз применялось такое наказание. Не в XX веке, точно.