атлетика, теннис и гольф вызывают у меня скуку. Когда я был ребенком, я не выбирал, что мне есть. Розовые фламинго кажутся мне нереальными. Некоторые друзья считают меня одержимым. Я не доверяю непереводимым текстам. Меня радует непогода. Я не стремлюсь быть первым. Если я пишу чернилами и мой блокнот упадет в воду, все пропало. Я все еще смеюсь над случайным каламбуром в рекламе «”Мамонт” давит цены»: Мамон дарит центы. Я за запрещение 4 х 4 в черте города. Ангина и грипп помогают мне писать. Жанет, балет, фуршет, минет принадлежат для меня одному миру. Меня не пороли. Я уязвим для розг языка. Старея, я становлюсь краток. Чтобы рассмотреть изнанку, мне не обязательно смотреть на лицевую сторону. Я шью вручную и на швейной машинке. Я не вяжу. Родители решили выбрать мне имя среди имен трех детей, изображенных на медальонах наших предков: Арман умер в сумасшедшем доме в Шарантоне, Адриан стал художником; предчувствуя дурное, родители не хотели, чтобы я пошел по их стопам, и взяли имя Эдуар, я не оправдал по крайней мере одно из их суеверий. Я мало работаю со вспышкой, поскольку не люблю прерываться. Меня восхищает разумность экологических решений. Круизные теплоходы не будят мое воображение. Я не использую такие выражения, как: «Ну да», «Свидимся», «При случае», «Заметано», «Все тип-топ». Я не говорю тому, кого давно не видел: «Ну, рассказывай». Когда кто-то заводит речь о своей «энергичности», я чувствую, что разговор вот-вот зайдет в тупик. Я боюсь кончить клошаром. Я боюсь, что у меня украдут компьютер и негативы. Я не разбираюсь, что во мне заложено от природы. Я лишен делового чутья. Я подаю одни и те же блюда, когда устраиваю ужины. Однажды меня угораздило наступить на грабли и получить рукояткой по лицу. Я не следую советам путеводителей, полагаясь на случай, интуицию и на советы местных жителей. Девиз коллежа Станислава, в котором я провел пятнадцать лет: «Бесстрашный француз, безупречный христианин», Я посещал четырех психиатров, одного психолога, женщину-психотерапевта и пятерых психоаналитиков. Я провел две недели в одной психиатрической лечебнице и на протяжении нескольких месяцев еженедельно посещал другую. Я ищу простые вещи, которые мне уже не видны. Я не исповедуюсь. Чуть раздвинутые ноги возбуждают меня сильнее, чем широко расставленные. Мне неприятно запрещать. Я незрел. Австралия привлекает меня не более и не менее, чем Канада. Мне нравились петарды, перочинные ножи, дубинки, армейские неликвиды. При солнечном ударе мне жарко снаружи, холодно внутри. Я с подозрением отношусь к фильмам, поставленным по романам, и к романам, написанным по фильмам. Я не наслаждаюсь обладанием. Я не помню, что увидел, когда отверзлись врата утробы. Из-за сержанта Гарсии я не могу относиться к сержантам всерьез. Однажды я целый год изнемогал без путешествий. Я ценю простоту библейского языка. Я голосую. Мне лучше живется на два дома, чем в одном. Я ценю ночные заведения свингеров, доводящие идею ночного клуба до логического завершения. Мне было пять лет, когда клоун объявил: «А теперь попрошу маленького мальчика выйти на арену», под барабанную дробь луч прожектора остановился на мне, когда клоун приблизился, я расплакался так отчаянно, что он повернулся к другому ребенку. Я болел корью, свинкой, ветрянкой. Я видел орла. Видел морских звезд. Я учился рисовать, копируя порнографические фотоснимки. Я довольно смутно воспринимаю Историю и вообще истории, хронология наводит на меня скуку. Я не страдаю от отсутствия тех, кого люблю. Я предпочитаю желание удовольствию. Моя смерть ничего не изменит. Мне бы хотелось писать на чужом языке. Я готов растрогаться закатом солнца. От изобилия я просто шалею. Я не в восторге ни от одного возраста. Я обхожусь без интермедий, но ценю вступления. Я нахожу чаевые унизительными и для дающего, и для получающего. После стрижки мои волосы слишком коротки. Меня не перестает изумлять скорость гепарда. Мне нравится иметь привычки — и внезапно их менять. Я не прихожу заранее, потому что не люблю ждать. Ожидание не беспокоит меня, если я его предвидел, но тогда это уже не настоящее ожидание. Не люблю ни командовать, ни чтобы командовали мною. Я оставляю комментарии. Я перехожу к чему-то новому. Когда я был ребенком, я не играл в шарады. Не знаю, многих ли животных смогу определить по запаху. Чтобы выдержать испытание, я разбиваю его на промежутки. Не припомню, чтобы разговаривал с новозеландцем. Я импровизирую только за фортепиано. Наперекор себе отвожу взгляд, когда мне случается встретить карлика. Меня восхищает слово «восхитительный». Я не использую слово «мальчуган». Насколько мне известно, от меня забеременела только одна женщина. Одалживаться — это испытание. Мне удалили четыре зуба мудрости, хотя, возможно, их было всего два. Из-за своих наименований некоторые действия кажутся мне вышедшими из употребления, например перечислить «залог». Гланды наводят меня на мысль о гладиаторах. Я кончал в рот. Я кончал на лицо. Я кончал во влагалище. Я кончал на груди. Я кончал в ладони. Я кончал на лобок. Я кончал на живот. Я кончал на и в зад. Я кончал на спину. Я кончал в волосы. Я кончал на ляжки. В первое мгновение я меньше страдаю от большого потрясения, чем от малого. Есть слова, которые я никогда не использую сами по себе, например «зазрение». Если я замечаю серьги, ожерелья, кольца и браслеты, то с неудовольствием. Меня раздражают алмазы и меховые манто. Я всегда запрашиваю несколько смет. Я не сожалею, что меня не разгадали. Я иногда делаю новогодние подарки, но отвергаю календарь. Я готов заплатить музыкантам в ресторане, чтобы они перестали играть. Я не дожидаюсь распродаж для покупок. От слова «лакомка» для меня веет педофилией. Когда я смотрю на клубнику, я думаю о языке, когда ее облизываю, о поцелуе. Я понимаю, что капля за каплей может стать пыткой. Ожог у меня на языке имеет свой вкус. Мои воспоминания, хорошие ли, плохие, печальны, как нечто мертвое. Меня может разочаровать друг, но не враг. Перед тем как купить, я спрашиваю цену. Я никуда не пойду с закрытыми глазами. Когда я был маленьким, у меня был плохой вкус в музыке. Занятия спортом прискучивают мне через час. Смех отключает во мне любую эротику. Часто мне хочется быть уже завтра. Моя память устроена как дискотечный шар. Любопытно, существуют ли еще родители, запугивающие своих детей плеткой. Благодаря голосу, текстам и лицу Даниэля Дарка я способен слушать французский рок. Лучшие свои беседы я вел в отрочестве со своим другом, у которого мы