пили коктейли, наугад составляя их из алкогольных напитков его матери, мы говорили до восхода солнца в гостиной огромного дома, который когда-то посещал Малларме, на протяжении тех ночей чего я только не наговорил о любви, политике, Боге и смерти, но не запомнил ни единого слова, хотя иногда от собственных речей покатывался со смеху; спустя несколько лет этот друг сказал своей жене, когда они шли на корт поиграть в теннис, что забыл что-то дома; вернувшись, он спустился в подвал и из заранее приготовленного ружья пустил себе в голову пулю. У меня в памяти остались кометы со светозарными хвостами. Я читаю словарь. Я бродил по лабиринту, названному Зеркальным дворцом. Мне любопытно, куда деваются сны, которых я не помню. Я не знаю, что делать со своими руками, когда им нечего делать. Хотя это всегда не ко мне, я оборачиваюсь, когда кто-то свистит на улице. Опасные животные меня не пугают. Я видел молнию. Жаль, что нет горок для взрослых. Я прочел больше первых томов, чем вторых. Дата рождения, указанная в моем удостоверении личности, не соответствует истине. Я не знаю, на кого оказываю влияние. Я говорю со своими объектами, когда им грустно. Я не знаю, почему пишу. Я предпочитаю руины монументу. Я спокойно возобновляю отношения. Я не имею ничего против встречи Нового года. Пятнадцать лет — середина моей жизни, какою бы ни была дата смерти. Я верю, что есть жизнь после жизни, но после смерти нет смерти. Я не спрашиваю, любят ли меня. Я только раз смогу сказать без обмана: «Я умираю». Возможно, лучшие дни моей жизни уже позади.

Самоубийство

Погожей августовской субботой, одевшись для игры в теннис, ты вместе с женой выходишь из дома. Посреди сада ты сообщаешь ей, что забыл дома ракетку. Ты возвращаешься за ракеткой, но вместо того чтобы направиться к стенному шкафу у входа, где она обычно лежит, спускаешься в подвал. Жена этого не знает, она осталась на улице, стоит хорошая погода, она наслаждается солнцем. Спустя несколько мгновений раздается выстрел. Она бросается в дом, выкрикивает твое имя, замечает, что дверь на ведущую в подвал лестницу открыта, спускается туда и там тебя находит. Ты пустил себе пулю в голову из тщательно подготовленного ружья. И оставил на столе раскрытый комикс с изображением на весь разворот. В волнении твоя жена опирается на стол, книга опрокидывается и закрывается, прежде чем она успевает понять, что это было твое последнее послание.

Я никогда не был в этом доме. Однако же знаю сад, первый этаж и подвал. Я пересмотрел эту сцену сотни раз, все время в одних и тех же декорациях, тех самых, что представил себе впервые, когда мне рассказали о твоем самоубийстве. Дом выходил на улицу, у него были крыша и задний фасад. Но все это не существует. Имеется сад, в который ты в последний раз выходишь на солнце и где тебя ждет жена. Имеется фасад, к которому она бежит, когда слышит выстрел. Имеются вход, у которого осталась ракетка, дверь в подвал и лестница. Имеется, наконец, и подвал, где лежит твое тело. Оно не пострадало. Твой череп не разлетелся вдребезги, как мне сказали. Ты напоминаешь молодого игрока в теннис, прилегшего после матча на газон. Можно подумать, что ты спишь. Тебе двадцать пять лет. Отныне ты лучше меня разбираешься в смерти.

Твоя жена громко кричит. Кроме тебя ее некому услышать. В доме больше никого нет. Она с плачем бросается на тебя, с любовью и яростью бьет тебя в грудь. Она обнимает тебя и с тобой заговаривает. Она рыдает, она валится на тебя. Ее руки скользят по холодному и влажному полу подвала. Ее пальцы царапают землю. Она остается так четверть часа и чувствует, как остывает твое тело. Телефонный звонок выводит ее из столбняка. Она находит силы поднять трубку. Это тот человек, с которым ты должен был играть в теннис. «Алло, что происходит? Я вас жду».— «Он мертв. Мертв»,— отвечает она.

На этом сцена обрывается. Кто забрал твое тело? Пожарные, полиция? Произвел ли судебно-медицинский эксперт вскрытие, ведь самоубийство могло быть замаскированным убийством? Производилось ли дознание? Кто решил, что это именно самоубийство, а не преступление? Допрашивали ли твою жену? Тактично ли разговаривали с ней или даже подозревали? Не добавилась ли боль от подозрений к боли от твоей утраты?

Я больше не видел твою жену, я едва ее знал. Я виделся с ней четыре или пять раз. С тех пор как вы поженились, мы больше не встречались. Я снова вижу ее лицо. Уже двадцать лет оно не меняется. Образ, который у меня сохранился, застыл, когда я видел ее в последний раз. Память, как и фотографии, замораживает воспоминания.

Ты успел пожить в трех домах. Когда твоя мать была беременна тобой, твои родители жили в маленькой квартирке. Отец не хотел, чтобы его дети росли в тесноте. Он говорил «мои дети», хотя ни одного еще не было. Они с матерью осмотрели полуразрушенный замок, принадлежавший отставному полковнику жандармерии, который никогда в нем не жил, поскольку полагал, что сначала нужно произвести определенные работы. Твоего отца, директора государственной строительной компании, не особо смущал масштаб стоящих задач. Матери же понравился парк. Они переехали в апреле. Ты родился в клинике на Рождество. Служанка постоянно поддерживала огонь в трех помещениях замка: на кухне, в гостиной и в спальне родителей, где ты спал первые два года. Когда у тебя появился брат, работы еще не начинались. Вы прожили в роскошной неустроенности еще три года, пока не родилась сестра. В тот момент, когда твои родители решили подыскать менее неудобное место, отец объявил матери, что уходит от нее. Она нашла меньший и не такой красивый, по сравнению с замком, дом, зато более уютный и теплый. В нем у тебя была твоя вторая комната, которую ты занимал, пока в двадцать один год не съехал жить с молодой женой. В этом небольшом доме была твоя третья комната. И последняя.

В первый раз, когда я тебя увидел, ты находился у себя в комнате. Тебе было семнадцать. Ты жил в доме матери, на втором этаже, между комнатами брата и сестры. Ты редко оттуда выходил. Дверь оставалась заперта на ключ, даже когда ты был у себя. Твои брат и сестра не припомнят, чтобы к тебе заходили. Если они хотели что-то тебе сказать, то говорили через