Помогли сориентироваться обиженные и мстительные крики на периферии сознания:

«Так тебе и надо, похотливый самец! И тебе еще повезло, что умрешь от потери крови! Права эта несчастная дура, ты заслужил более страшную казнь: от моих рук! И надо было ей сразу тебя в сердце бить, а не себя! Это ты во всем виноват!»

Ивана заставили действовать слова «умрешь от потери крови». Умирать при такой банальной бытовой ссоре ну совсем не хотелось. Но сложность была еще и в том, что левой рукой спасать самого себя весьма трудно. Даже если и удастся выдернуть нож, то кровотечение сразу станет в пять раз сильнее и…

Бросив взгляд на неудобно лежащую Елену, обладатель материализовал возле себя Фрола с бинтами, промывочными средствами, кривой иглой с нитью и йодом в руках.

– Умеешь перевязывать раны?

У того глаза округлились от увиденного, но действовал он, как всегда, великолепно и без раздумий. Подтолкнул вялого Ивана к столу, усадил на стул, прижал к столешнице руку и выдернул лезвие из плоти. Тут же залил страшную рану перекисью и сжал ее края:

– Держи левой рукой!

Пытаясь собрать разбегающиеся глаза в кучу, Загралов кое-как сжал рану пальцами, шипя от пронзительной боли. Дезинфекция пошла. И тут же огромные, казалось, гротескные пальцы Пасечника стали быстро зашивать порез. При этом он умудрялся и забытую где-то рядом Ольгу слушать, и отвечать ей, и укорять раненого:

– Да не кричи ты так! Я не глухой. Да спасу я его, спасу… А ты, Ванюша, чего варежку раззявил? Не мог эту буйную просто за руку схватить? Или по запястью ударить? А теперь моли бога, чтобы твои нервы и сухожилия удалось срастить правильно… Неприятная рана… может и навсегда ладонь усохнуть… Слушай, убери Ольгу! Она мне мешает…

Словно на автопилоте, Иван выполнил просьбу и присмотрелся к своим силам. Видимо, обильное чревоугодничество помогло, Фрола в таком рабочем состоянии можно было поддерживать чуть ли не четверть часа.

Но следовало быстро выяснить, что делать дальше.

– Так мне срочно надо к хирургу?

– Желательно… И рентген сделать… Пропади оно все пропадом! Аккуратней держи! И не так сильно… я говорю, слабей жми! Все, кровь течь перестала… Или она у тебя вся кончилась? Дохленький ты наш… Когда уже откормишься до нормального состояния справного мужчины?.. Да хватит прижимать!

– Да я уже и не держу совсем! Вот, смотри! – Иван демонстративно отвел пальцы левой руки в сторону, показывая, что края раны не расходятся и кровь не течет. – Может, и в самом деле вся вытекла?

– Ага, как же! Просто рана свежая, края слиплись… Ничего, сейчас мы вот тут… еще вот тут… – Наложив еще несколько швов, Фрол обрезал нитку и скомандовал: – Переворачивай руку!

На рану с другой стороны они оба смотрели с недоумением. Порез там был, сантиметра два длиной, но уже почти не кровоточил.

– Хм! Тут никак не зашью… Да дырка вроде и сама зарастет, если пальцами шевелить не будешь…

– Как же я ими пошевелю, если у меня сухожилия перерезаны?

– А может, ничего страшного. Смотри, какое лезвие узкое.

– К целителю пойти?

Тут за их спинами раздался стон. Резко оглянувшись, мужчины увидали сидящую Елену. Она терла виски и усиленно моргала, пытаясь вспомнить, что и как здесь произошло. Фрол тут же получил мысленную команду, в пять секунд промыл раны и всю руку дезинфицирующим раствором, промокнул тампоном и замотал ладонь, да и всю кисть по запястье бинтами. После чего молча, подхватив остатки врачебного инвентаря, прошел в комнату родителей. Когда дверь за ним закрылась, артистка вяло поинтересовалась:

– Кто это был?

– Сосед выручил, рану мне забинтовал.

– Ох! У тебя же столько крови было?! – Видя, что Иван со стула не падает, Елена перевела взгляд на свое окровавленное платье и жалобно заныла: – Мамочки-и-и, что же я наделала-а-а-а…

– Что-что! Чуть меня не убила! Хорошо, что вены не перерезала! – проворчал Загралов.

– Платье-е-е! – продолжала причитать Елена, словно осознала, как бы она нелепо смотрелась мертвая в окровавленном, некогда шикарном платье.

– Плевать на платье! А вот убила бы меня – в тюрьму бы села! Оно тебе надо? И не думай, что тем, кто топится, – все равно. Вначале бы срок отмотала, а лет через десять только пошла бы топиться. Это же надо додуматься, нож с собой таскать! Зачем он тебе? Ну?! Отвечай, чего молчишь как рыба?

Елена тяжело вздохнула:

– После гибели Базальта я всегда с ножом хожу… Не хочу умирать как овца, хоть кого-то прирежу…

– Ага! Вот меня и решила первого на тот свет отправить? За что, спрашивается?

– Ты плохой… Ты и меня, и Ольгу обманываешь…

– Едритун сто раз! – воскликнул Иван. – Да ты меня сейчас обвинишь, что это я сам себя порезал?!

– Ну да… косвенно…

Пока велся этот диалог, Загралов прислушивался к руке и лихорадочно думал, бежать ли за помощью к целителю. Ладонь болела, но терпеть было можно.

Иван приподнял руку, попытался пошевелить пальцами. Получилось! Правда, захлестнула волна боли, но почти тут же и схлынула.

«Схожу к деду Игнату, – решил он. – Пусть глянет. Если скажет: «К хирургу!» – позову отца, и пусть везет в городок. Ой, а что же с Еленой делать? – та так и сидела на полу, рассматривая пятна крови как на своем платье, так и на полу рядом с собой. – Да и с Ольгой бы не помешало парочкой словечек перекинуться… мысленно!»

Естественно, сотвори он свою супругу в физическом теле, то одна ножевая рана, в сравнении с возможным последующим Армагеддоном, покажется детской царапиной. Не говоря уже о том, что Елена, увидев свою подругу, могла проваляться в беспамятстве более длительное время, чем несколько минут.

Создал где-то рядом. Сразу предупредил:

«У меня последние крохи сил. Но я бы хотел с тобой объясниться…»

«Зачем ты ее сюда пригласил?» – тут же последовал вопрос.

«Она прибыла сама, по собственной инициативе. Я был настолько ошарашен, что не сообразил сразу тебя пригласить на прослушивание нашего разговора. Но еще раз говорю: моей вины нет. И я ей не давал ни малейшего повода для приезда сюда. Даже поражаюсь, как она отыскала это место и как сюда добралась…»

«Повод? А что ты с ней кувыркался в кровати, это не повод? А что ты ее ублажал и лелеял – не повод?! Вот она к тебе и прилетела, как голубка к голубку!»

«Милая, мне нечем крыть на твои обвинения, хотя еще раз не поленюсь повторить: ты моя любимая и единственная. Но сейчас мне надо уходить, а я не знаю, что с Леной делать. Оставлять ее одну не следует…»

«Почему же? Дай ей нож и уходи себе преспокойно».

Он замолк, но, видимо, его удивление подобным цинизмом как-то прорвалось к Ольге. Потому что она перешла совсем на иной тон, без показной кровожадности: