— Вы сами, сами, Кирилл Леонардович, — почти в истерике произнесла она, ясно понимая, что теперь целиком и полностью зависит от него — выпустить отсюда могли только с ним.

— Мила, я тебя пригласил. И хочу, чтобы ты выбирала то, что тебе понравится.

— Вы сами…

— Не вы — а ты. Скажи “ты, Кирилл”.

— Ты, Кирилл. Сам. Я ничего не знаю, а ты бываешь здесь каждый день…

— Можно я тебя поцелую? — спросил Кирилл.

Он встал с места, увидел ее волнение — взыграли его мужские чувства, он невинно клюнул ее в щеку и вернулся за стол.

Хирсанов согласился, что будет заказывать сам, но вместе с Людмилой. Перед этим позвал официанта и попросил принести им по пятьдесят граммов коньяка.

— Какой вы будете — Хенесси, Курвуазье, Камю? — спросил официант.

— Какой ты будешь? — Хирсанов переадресовал вопрос Людмиле.

Она хотела сказать, что ей нравится молдавский, но поняла, что в такой обстановке это неуместно, и неожиданно подвернулась фраза из какого-то старого фильма:

— На твой выбор, дорогой.

— Арманьяк, “иксо”, — заказал Хирсанов официанту и объяснил Людмиле, что ему очень нравится именно этот французский коньяк, который он приучился пить еще в первую свою заграничную командировку в Алжир.

Он не сказал, что “Арманьяк” был тогда самым дешевым коньяком из продававшихся в посольском магазинчике, остальные в два раза дороже. И все же, он в Алжире иногда ощущал себя очень состоятельным и свободным человеком, который позволял себе напиваться фирменным алкоголем, а не варить самогонку, как делали работники торгового представительства. Те жили в отдельном квартале в городе, а не в охраняемом посольском особняке и могли в целях экономии гнать замечательный, крепкий самогон, а затем настаивать его на арабских травках.

Тулупова сделала глоток “Арманьяка” из огромной коньячной рюмки и сказала, что за всю свою жизнь пробовала только молдавский, и он ей всегда нравился, а французский коньяк она вообще никогда не пила, вот — первый раз.

— Никогда. Я только слышала о таком. Спасибо, Кирилл.

Если бы она знала, как такие слова действовали на Хирсанова — смазанную педаль любовного газа Людмила отжала до самого пола, как Шумахер. Праздник начался.

— Сегодня мы все будем делать в первый раз. Лобстеры. Ты ела когда-нибудь?

— Нет, нет, — почти взвизгнула Людмила. — Никаких лобстеров! Я видела в магазине, они безумно дорогие, давайте я лучше съем котлету по-киевски.

Это уже был крутой вираж, обгон на закрытом слепом повороте — Шумахер оставался позади, и соревноваться было не с кем — прямая трасса до финиша. Хирсанов упивался возможностью открывать этой большегрудой женщине из музыкальной библиотеки целые миры, кулинарные, винные и любые другие, где собирался быть единственным экскурсоводом — ему будут внимать, смотреть в рот, задавать несложные вопросы, и он на любые из них с наслаждением ответит. И только потом…

— А устрицы?

— Кирилл!

— Устрицы надо есть, надо пробовать. Ты знаешь, что они гермафродиты? Причем одно время женщины, другое — мужчины?

— Нет. Я даже точно не знаю, как они выглядят. Это раковины, кажется?

Кирилл рукой подозвал официанта.

— У вас устрицы “Фин де Клер” какой номер?

— Только третий, — ответил официант.

— Хорошо. Пусть будет третий. Сколько в порции?

— Тарелка с лимоном и сливочными гренками — двенадцать штук.

— Тарелку. Одну. Вино белое. Шабли. Два лобстера. Два салата ваших фирменных. Еще коньяка… Неси бутылку.

— Зачем так много? — почти прошептала Людмила.

Официант посмотрел на Тулупову — мол, кого из вас слушать.

— Неси, — подтвердил заказ Хирсанов. — Сыр. Еще. Рыбки. Икры черной и красной. И там по смыслу, все для рыбного стола, как положено. Без изъятий.

Людмила Тулупова после оглашенного Хирсановым заказа поняла, что значит быть Золушкой, еще не потерявшей туфельку, в самом начале бала. Фортепьянный блюз, что-то из Гершвина, который она сразу не оценила, проникал в нее вместе с атмосферой закрытого клуба и арманьяком. Она впервые посмотрела на занятые небольшими компаниями столики, заставленные переносными мангалами и бутылками, на абстрактные картины, висевшие на стенах, и на своего пожилого принца. Во всех женских мечтаниях, стонах о настоящих мужчинах, слышанных в последнее время, именно так должен был поступать этот смешной дядька на белом коне, неожиданно выскочивший из леса: заказывать устриц, лобстеров, угощать коньяком и икрой. Одного она не понимала, почему это происходит с ней. “Красивый мужчина, — подумала Тулупова, впервые прямо разглядывая Хирсанова как часть этого интерьера. — Пятьдесят. Что им возраст? Им седина — ничего. Голос у него ровный, приятный. С какой-то прохладцей. Ровно подстрижен. Глаза врут как будто, но кто не врет?”

За соседним столиком сидели трое мужчин и одна молоденькая ослепительная красавица, мужчины почти не обращали на нее внимания.

“Почему я здесь, почему он не взял вот такую же, длинноногую и молодую. Она бы ему за черную икру…”

Кирилл поймал ее взгляд и догадался, о чем она думает.

— Мила, видишь тех четверых за столиком? Знаешь кто?

Тулупова мотнула головой — нет.

— Молодой парень, чуть с сединой. В очках… Это семнадцать сталелитейных заводов на Урале. Владелец. Сейчас ему конец.

— Почему?

— Кризис. Весь в долгах, все встало.

— И что теперь? — с неподдельным удивлением спросила Тулупова, будто ему сейчас нечем будет расплатиться в ресторане и ей придется рыться в собственной сумочке, спасая несчастного.

— Ничего. Продаст и уедет в Лондон, — сказал Хирсанов и добавил: — Если дадут…

— А это жена?

— Нет, это кукла. Эскорт. Тысяча за вечер.

— Тысячу платят?

— Баксов, — уточнил Хирсанов.

Принесли устриц. На специальной тарелке среди колотого льда лежали открытые, довольно большие раковины, а в середине — половинка лимона.

— И как их есть?

Хирсанов взял одного моллюска в левую руку, выдавил на него капли лимона, аккуратно отпил жидкость из раковины и затем специальной маленькой ложкой, которая подавалась к блюду, стал соскребать светло-серую мякоть с желтой точкой с краю. Жевал долго. Затем откусил кусочек ржаного хлеба, пропитанного сливочным маслом, и отпил из бокала шабли.

— Вот так, — сказал он. — Пробуй.

Людмила пыталась повторять эту процедуру, а Хирсанов рассказывал, как где-то во Франции, много лет назад, их угощали устрицами, и они ели их ведрами, вскрывая особо крепким ножом.

— Они очень полезны для мужчин. Людовик какой-то издал даже указ, чтобы их употребляли в пищу. Был большой любитель! Раньше их ели только в месяцы, где есть буква “р”, с сентября по апрель. Нам принесли выращенные, небольшие, третий номер…