Ты забиваешь себе голову пустыми мыслями, старушка.

Вероника резко свернула налево на улицу Доктринос, хотя ей вовсе не надо было идти в ту сторону: ее комната находилась на последнем этаже старого, обветшалого дома, там, где улица де ла Кампанья расширялась напротив корпусов Папского университета, и дальше надо было идти прямо. Ей хотелось, не оборачиваясь, убедиться, что за ней никто не идет.

Улица Доктринос была чуть шире предыдущей; темные витрины магазинов были закрыты коваными металлическими решетками. Вероника прислушалась. Ни звука. Слышно только ее сиплое дыхание и отчаянное биение сердца. Прекрасно – значит, преследователь проскочил прямо.

Вероника уже собралась повернуть обратно, как снова услышала шаги. Он тоже свернул вслед за ней. Вот черт!

И тут она по-настоящему испугалась. Это было не просто опасение, это был настоящий, жуткий страх. Вероника ускорила шаг, и ей показалось, что он сделал то же самое. Повинуясь непонятному импульсу, девушка обернулась. То, что она увидела, уверенности не вселило. Высокая, худая черная фигура угрожающе двигалась вслед за ней, надвинув на голову капюшон худи.

Действительно угрожающе? Или это просто какой-нибудь студент, возвращающийся домой, как и я?.. Да оставь ты свое кино!

Она вышла на улицу Прадо, более широкую и безопасную. Потом свернула направо и еще ускорила шаг почти до бега. По улице, в одном направлении с ней, шла группа студентов. Вероника бросилась к ним.

Она чуть не сказала ребятам, что этот тип к ней пристает. Но ведь это была неправда, а Вероника терпеть не могла врать. Трое пьяных студентов что-то крикнули ей на ходу, но она оставила реплику без внимания.

Еще метров сто – и она будет дома.

Девушка почти по своим следам вернулась на улицу де ла Кампанья, которую покинула несколько минут назад, и снова обернулась. Не может быть! Он опять здесь! На этот раз сомнений не осталось. Никто не стал бы идти таким сложным путем, поворачивая по сторонам и даже обратно… если бы не следил за ней. Вероника вдохнула морозный воздух, желудок ухнул куда-то вниз. Несколько снежных хлопьев опустились на ее вспотевшие щеки. У нее возникло ощущение, что сердце дубасит, как Фил Коллинз на своей ударной установке. И внезапно очень захотелось в туалет.

Она на ходу быстро набрала электронный код для входа в дом, хотя до ее двери было еще далеко. Потом плотно закрыла за собой источенную червями входную дверь. Щеколда защелкнулась. Вероника выдохнула и ринулась в тесный коридор первого этажа, где пол был ниже уровня улицы, к лестнице, видневшейся в глубине. По лестнице она взлетела, прыгая через две ступеньки. В доме пахло мокрой штукатуркой, пылью и плесенью. Он был старый, запущенный, и на всех этажах жили студенты, часто по двое в комнате. И, в отличие от одиноких стариков, они не обращали внимания на шум, который не утихал до середины ночи.

Наверное, он отстал от нее. Чтобы войти, нужен электронный код. Вероника прекрасно слышала, как щелкнула щеколда, когда дверь закрывалась. Ну что, получил удовольствие, напугав меня, идиот? Дебил несчастный! Тяжело дыша и обливаясь по́том, она добралась до площадки последнего этажа, куда выходила только одна дверь: в ее квартиру. О господи, как же она испугалась! Девушка не слышала никаких звуков, кроме биения собственной крови в венах и в груди, которое ухало, как кузнечные меха. Эти звуки перекрывали все остальные шумы, возникавшие в доме. Но их, похоже, и не было: в доме было на удивление тихо. Наверное, девчонки снизу, те, у кого музыка гремела с утра до вечера, куда-то ушли.

Вероника прислушалась, но с той стороны двери не доносилось даже шороха. И она решила, что Амалия, с которой они снимали квартиру на двоих, либо уже спит, либо еще не пришла.

Она развязала шарф, сохранявший аромат ее духов: ваниль, жасмин, лаванда – «Ланком», «Жизнь прекрасна». Духи подарила мама. Ей надо было отдышаться. Воздуха не хватало. Капли пота скатывались по щекам теплыми ручейками, лоб тоже взмок. Вероника сунула ключ в замок. Еще несколько секунд – и она окажется в тепле и безопасности в собственной кровати. Дождется, когда придет Амалия, и расскажет ей, как она сегодня напугалась. И они вместе посмеются и станут сочинять всякие небылицы про блуждающую по улицам тень… А потом погасят свет, натянут одеяла до подбородков и пожелают друг другу спокойной ночи. И каждая почувствует себя уверенно, потому что она не одна, а рядом подруга. И обе вздохнут с удовольствием, потому что в очередной раз все страхи оказались вымыслом.

Все было словно понарошку…

Вероника уловила какое-то движение за спиной и открыла рот, чтобы закричать. Но было уже поздно. Ей чем-то закрыли рот. Рукой в кожаной перчатке. Рука была явно мужская. Перчатка воняла какой-то дохлятиной. Вероника отбивалась, задыхаясь, у нее закружилась голова. Он крепко держал ее, прижавшись щекой к ее щеке.

– Тихо, – прошептал он. – Перестань брыкаться и не вздумай закричать. Или я тебя убью, поняла?

Она не поняла. Не хотела ни понимать, ни слушать. Не могла осмыслить, что все это значит. Зубы выбивали дробь, мозг превратился в желе, словно его поразил какой-то ментальный вирус. Но одну вещь она все-таки усвоила: что надо перестать брыкаться, что нельзя кричать и вообще нельзя пытаться что-нибудь сделать. Вероника затихла. Он обвил рукой ее за талию.

– Ну вот, видишь, все идет хорошо…

Этот голос… Какой-то странный, гнусавый и слишком пронзительный. В других обстоятельствах она сочла бы его комичным. Словно он только что надышался гелием[20]. На миг ей в голову пришла мысль, уж не злая ли это шутка. Но кто был способен на такие шутки? Незнакомец вдруг начал расстегивать ей пальто, и Вероника поняла, что это не шутка.

Она ощутила, какой жар идет от его лица, словно она прислонилась щекой к радиатору. А рука в перчатке была холодная, просто ледяная, когда он запустил ее под юбку Вероники, залез в трусики и просунул между бедер. От этого ледяного прикосновения у нее так сильно задрожали ноги, что Вероника испугалась, что они сейчас подогнутся и она не сможет стоять прямо. Но она выдержала. И всякое желание добраться до туалета вмиг исчезло.

И тут он сделал ей больно. Она почему-то сразу вспомнила, как однажды кретин дантист пожалел анестетика, перед тем как прикоснуться к нерву в коренном зубе. Но сейчас к боли примешались страх, ужас, отвращение и возникло ощущение, что она стремительно падает куда-то в