– Могу я с ним поговорить?

В трубке слышался звук работающего телевизора. Два голоса, мужской и женский, о чем-то тихо спорили. Ее обожгло гневом. Алисия… Новая подружка бывшего мужа. Она одевает Альваро в блейзер с галстуком, как какого-нибудь английского школьника. Понятно, что его недолюбливают и поколачивают. Она бы тоже как следует наподдала Алисии, чтобы напомнить, что та – лишь гостья в их жизни и не имеет права решать, что хорошо, а что плохо для ее сына. И если она только вздумает встать между ней и Альваро, Лусия пересчитает все зубы в ее очаровательном ротике.

– Мама?

Она глубоко вздохнула и посмотрела на потолок; глаза заволокло туманом.

– Как ты, мой хороший?

– Все нормально. Мы смотрим «Парк Юрского периода».

Она на долю секунды закрыла глаза. Облегчение… Голос у Альваро был веселый. Разочарование… Она догадалась, что ему не терпится вернуться к фильму. Ревность… Ей так хотелось бы сейчас быть рядом с ним и вместе смотреть телевизор, укутав колени пледом…

Как же они до этого дошли? Лусия помнила, что, пока ее работа не начала их разлучать и Альваро еще не родился, они с Самуэлем каждый вечер садились перед телевизором, ставили перед собой поднос с едой, которую современная одержимость диетами вычеркнула из всех меню: «Биг Мак», большая кола, наггетсы, жареное мясо, кетчуп… И ели, пока их не сморит сон. Так и засыпали друг напротив друга, а потом, часа через два, просыпались и брели в постель. Когда Альваро был маленький, они точно так же все вместе смотрели мультики. А потом Лусия начала все позже приходить с работы, она стала жестче – возможно, ее такой делала профессия, – и в их отношения с Самуэлем закралась напряженность.

Она помнила, что, когда они были студентами, Самуэль и его друзья отзывались о полиции с презрением. В их глазах все сыщики были идиотами, приспешниками государства, фашистами – если не на деле, то по склонности. И когда Лусия объявила, что прошла по конкурсу в Гражданскую гвардию, Самуэль ее не понял и не одобрил. Она и сама как следует не понимала, почему пошла туда. Пресса, которую они читали, песни, которые слушали, фильмы, которые смотрели, выражали одно: Гражданская гвардия – рассадник фашизма, идея порядка есть идея фашистская, а закон нужен для того, чтобы удерживать положение вещей, выгодное буржуазии. Такое рассуждение, конечно, было упрощением, но это придавало ему соблазнительности – по крайней мере, для большинства ее товарищей. Однако Лусии никогда не нравилось обижать слабых. С самого детства она всегда принимала сторону тех, кого остальные ненавидели, дразнили на переменках и не упускали случая дать тумака, просто проходя мимо. В семье она была маленькой колючкой, которой доставляло удовольствие разбивать в пух и прах чужую уверенность и портить праздники из чистого духа противоречия. На юридическом факультете Лусия вела себя в том же духе, и всякий раз, как только намечалась какая-нибудь забастовка или манифестация, спрашивала себя, что же на самом деле за ней скрывалось. Она быстро расшифровывала все недосказанности и «задние мысли» красивых проповедей левых политиков об индивидуальной ответственности. И так же быстро улавливала в высказываниях правых дух цепкой предприимчивости. Левым симпатизировали ее друзья, правым – семья. В общем и целом, она поступила в Гражданскую гвардию из духа противоречия. Да ну? Неужели дело только в этом? Просто чтобы доказать всем остальным, что они неправы? Да нет, конечно. Тут были свои причины. Никто, даже Самуэль, не знал настоящей истории. Истории мальчика, самого умного, самого интересного и странного, самого болезненно-чуткого из всех, кто ей встречался. Этим мальчиком был ее брат Рафаэль. А история про то, как его жизнь разрушили наркотики… Для нее он был как Сид Барретт[22]. Wish you were here…[23]

– Скоро увидимся, милый, – сказала Лусия. – И пойдем в зоопарк, ладно?

– И я смогу посмотреть какой-нибудь сериал, мама?

– Конечно, мое сокровище. Беги к папе.

– Мам, а с тобой все в порядке?

– А с чего бы мне быть не в порядке?

– Голос у тебя какой-то странный…

– Да нет! Беги давай.

– Пока, мама!

* * *

Через полчаса ей позвонил Ариас.

– Габриэль Шварц только что умер, – сообщил он.

Лусию вдруг охватило нервное волнение.

– И анализ крови подтвердил наличие бродифакума, крысиного яда, – продолжил коллега. – Мы его только что получили.

Ей вдруг стало не по себе. Все это спланировал какой-то чужак, кукловод, который держится в тени и дергает оттуда за ниточки.

– Спасибо, Ариас, – сказала она. – Можешь идти домой…

– Ладно, я пошел. Хорошего вечера, Лусия.

Убийца Серхио тоже умер… Что же ее так потрясло? Может быть, она соединила воедино смерть Серхио и смерть его убийцы? А может, как и всякий раз, думая о смерти, подумала о Рафаэле?

В эту ночь Лусия плакала. Было часа три ночи. В стекло балконной двери барабанил дождь. Этот умиротворяющий шум в ее сознании ассоциировался с одиночеством, с опустевшими улицами и с печалью.

Она встала и в пижаме вышла на балкон. Потом взглянула на соседний балкон. За ним была квартира ее матери. Свет там не горел.

В последние месяцы Лусия часто думала о матери. Почти так же часто, как об Альваро. Или о Рафаэле… Мать быстро стареет. Скоро ее не станет. Почему обе они так и не сделали шаг навстречу друг другу? Почему не могли поговорить нормально, без злобы и упреков? Стрелки крутятся, время бежит. Его остается все меньше…

Она вдруг подумала о нем.

О Франсиско Мануэле Мелендесе.

Его время тоже бежало. Интересно, он думал о ней в своей камере? Конечно, думал… Через несколько дней будет суд. Его адвокат обещал какие-то разоблачения.

Лусия вернулась в квартиру, сняла пижамную куртку, зашла в ванную и, почти вывернув шею, посмотрела на свое отражение в зеркале. Высокая фигура Христа, вытатуированная у нее на спине, благословляла ее.

Она одна могла дать покой.

Часть IV

Танец с дьяволом

22

Утро четверга

Было без четверти десять, когда на следующий день Лусия припарковала свой «Хёндэ Туксон» перед зданием юридического факультета Университета Саламанки. На верхней ступеньке лестницы ее дожидался невысокий человек лет шестидесяти, с бородкой окраса «перец с солью», и она догадалась, что это и есть Саломон Борхес.

Заведующий кафедрой.

Однако в нем не чувствовалось ни тщеславия, ни самодовольства, которые обычно появляются у преподавателей, удостоенных звания. По телефону этого тоже