Ни малейшего желания ни слушать дальше, ни оставаться в обители не возникло. Скорее, наоборот. Где эта пешка, тьфу, монашка с бумагами?

— Разве нет большего позора для родителей, чем неисполнение предначертания? И разве нет судьбы слаще, чем служение и вера?

Послушница с тряпкой в руках закрыла глаза и беззвучно зашевелила губами.

— Мы можем дать новую жизнь, дитя! Можем защитить! Мы живём в мире с умершими. Они не трогают нас, а мы их. То, что некоторые получают с рождения вместо предназначения, противоестественно, этого можно достичь чистотой и верой, — женщина подошла и взяла меня за руки. Негодование растаяло, его сменила мягкость.

— Прекрасно, но недостаточно, — голос псионника раздался возле уха.

Я не заметила, как он подошёл. Вторая пара горячих рук легла на плечи. Длинные шероховатые пальцы заскользили по куртке, гладя, разминая, лаская шею. Всего два удара сердца, и я забыла, где нахожусь и перед кем. Повинуясь лёгкому нажатию, я сделала шаг назад.

— Методика вербовки не отработана, — он встал, словно отгораживая от монахини. Говорят, тягаться с судьбой себе дороже. Хотя Семафор пытается и вроде добивается успехов, в смысле, успешно спивается, — Сперва обличить, а потом подарить надежду. Пресловутый кнут и пряник. Но как-то сыровато выходит, матушка, — попенял Дмитрий. — Не тратьте силы. Она не останется.

— В храм ведёт множество дорог, — настоятельница выпрямилась, худая, длинная, почти одного роста со Станиным. — Она придёт. Пусть не сейчас, пусть не сюда, но придёт.

Вернувшаяся монахиня протянула настоятельнице тоненькую папочку из тёмно-синего пластика. Атрибут любой офисной конторы как-то не вязался ни с обстановкой, ни с её обитателями.

Дмитрий несколько минут изучал её содержимое, и на лбу пролегла озабоченная складка.

— Разрешение не продлено?

— Но и не отменено, — возразила настоятельница.

— Список усопших?

— Я не вправе тревожить покой сестёр, — удовлетворение, прозвучавшее в ответе монахини, не скрыть никаким смирением в позе.

— А они вас?

— Мы всегда жили в мире со всеми божьими созданиями.

— У вас на погосте две установленные и разорванные привязки. Это что, тоже длань Господня? — Демон усмехнулся.

— Среди нас нет людей… ваших способностей. Откуда нам знать.

— Оттуда. Кто-то же их устанавливал, и я хочу знать, чьи это захоронения.

— Нет. Мы не позволим трогать умерших. Сестры заслужили покой.

— Это отказ? — удивился псионник. — Официальный?

— Да.

— Что ж, — непонятно с чего, но специалист казался довольным, — к вечеру здесь будет бригада с всевозможными разрешениями, бумагами и штампами. Это кладбище опасно, так как имеет незарегистрированных блуждающих, и служба контроля обязана отследить хвосты. Советую запереть ваших впечатлительных сестёр, — он на мгновенье задумался и предложил, — например, в колокольне.

— Вход в обитель запрещён!

— Ошибаетесь. Согласно бумагам, — Дмитрий поднял листочки, — погост и монастырь стоят на единой земле и являются одним культурно-хозяйственным объектом. Отвечать за всё вам, матушка, тут уж простым "не знаю" не отделаетесь.

— Вы не посмеете, — вот теперь ему удалось пронять её по-настоящему.

— Увидите.

Весь обратный путь Демон, целиком погруженный в телефонные переговоры, едва замечал меня. Станин кричал, уговаривал, ругался и отдавал распоряжения невидимым собеседникам. Он и вправду решил разворошить обитель. Я тоже набрала пару номеров с гораздо меньшей результативностью. В больнице заверили, что родители по- прежнему без изменений, непонятно только, утешают они меня или предлагают радоваться тому, что есть. А бабушка трубку не взяла.

Александр встретил нас на дороге. Исчезновение гостей заставило его поволноваться. Машина Дмитрия всё ещё украшала местный пейзаж, а значит, уехать мы не могли. По тревоге были подняты все доступные резервы Суровищ, то бишь семь человек личного состава. Двое из них по причине болезни выйти на поиски не смогли, а остальные вяло разбрелись по окрестным опушкам, дабы найти если не самих городских, то хотя бы следы. Игра в казаки-разбойники настолько увлекла старожилов, что, когда опасность миновала, бедный Сашка так и не смог собрать всех обратно.

Демон тут же взял парня в оборот. Я осталась совершенно одна, вольна делать то, что придёт в голову. В неё пришло ни много ни мало сходить и осмотреть ново, а вернее староприобретённую собственность. Сам дом меня не интересовал, рухнуть может в любой момент, но участок с заросшим и одичавшим садом вызывал нездоровое любопытство.

С одной стороны, неухоженное хозяйство не имело ко мне никакого отношения, а с другой, каждый куст, каждая травинка словно кричала о близком родстве. Старые, наполовину высохшие яблони посажены в шахматном порядке, как в Литаево, — папа всегда тяготел к прямым линиям и чётким фигурам. Вдоль фасада из земли торчали покрытые грязью и наростами пластиковые штырьки — держатели для лоз, где мама наверняка сажала виноград.

Дом до сих пор был наш.

Порыв ветра заставил меня вынырнуть из раздумий. Кад-арт потеплел одновременно с потоком холодного воздуха.

Атака? Здесь? Сейчас? Почему? Ветер ударил в лицо, и я едва не задохнулась от силы и ярости.

Ощущалось лёгкое беспокойство, сродни тому, что испытываешь в кинотеатре на сеансе фильма ужасов: знаешь, что должно быть страшно, но совершенно уверен в собственной безопасности. Стало неуютно и захотелось оказаться поближе к псионникам. Я развернулась и, сдерживая шаг, уговаривая себя не паниковать, пошла обратно. Ледяной ветер ударил в затылок.

Атака следовала за атакой, заставляя меня то и дело сбиваться с шага. Только не останавливаться. Девять онн, десять, одиннадцать.

Я всё-таки не выдержала и побежала. Камень разума не успевал остывать, горячей капелькой перекатываясь по коже. Ни секунды передышки, словно долго плывёшь против течения, тело слабеет, немеет и не хочет больше двигаться. Не ветер — смерч. До последней минуты я не верила, не могла поверить, что это случилось снова, и кад-арт может не справиться.

Ноги налились тяжестью на границе участка. Падение было закономерным, неминуемым, будничным.

Листья на старых деревьях не шевелились, ветер блуждающих их не касался. Я перевернулась на спину, тонкая курточка не спасала от острых уколов сучков и камней, скрывающихся в пожухшей траве. Кристалл на пределе отражал то, что мог. В теле медленно поселялась боль. Это будет длиться долго, обещала она, очень долго, и сознание на этот раз я не потеряю.