Подождав, не скажет ли он чего-нибудь, и не дождавшись, Элизабет примостилась на стул с темно-зеленой бархатной обивкой. Ник уселся напротив.

Прерывисто вздохнув, он произнес:

— Мне сейчас нелегко, Элизабет. Я не привык извиняться и, должен сказать, не люблю этого делать, но, как это ни прискорбно, придется.

Элизабет вскинула голову. Щеки ее залил румянец.

— Значит, вы пригласили меня сюда именно за этим?

— Да. В ту ночь я вел себя отвратительно и прошу меня за это простить. Я не имел права так себя вести. Единственным оправданием мне служит то, что я очень за вас испугался. Я был зол на себя за то, что допустил подобное, и на вас за то, что вы вели себя так неосторожно.

Элизабет сидела стиснув руки, не спуская глаз с его лица.

— Мы оба были в тот вечер не в себе. Я напугана, вы сердиты. Значит, в том, что произошло, некого винить.

Ник покачал головой:

— Я воспользовался своим положением. То, что произошло между нами, не должно было случиться. Я ваш опекун. Я старше вас и должен был…

— Вы ненамного меня старше, милорд, — перебила его Элизабет, — и если думаете, что я отношусь к вам как к почтенному старцу, вы глубоко заблуждаетесь.

Долгое время Николас молчал. Интересно было бы узнать, как к нему относится Элизабет.

— Ваша помощь подоспела вовремя, — продолжала она. — Вы проявили необыкновенную храбрость, и я собиралась вас поблагодарить.

— Поблагодарить меня? Ну что вы, Элизабет. Я не заслуживаю вашей благодарности. Все, о чем я вас прошу, это забыть о моей слабости.

Элизабет упорно смотрела на свои руки.

— Никто еще меня так не целовал, — наконец проговорила она. — Сомневаюсь, что мне когда-нибудь удастся это забыть.

Ник почувствовал, как по телу его разлился жар. Он тоже сомневался, что ему удастся забыть.

— Я выставил вокруг сада охрану. Теперь вы будете в безопасности. Сможете любоваться вашими птицами, не опасаясь, что кто-то прячется за стеной.

Элизабет улыбнулась так радостно, что у графа сжалось сердце.

— Спасибо, милорд. Надо признаться, я очень по ним соскучилась.

Ник кивнул:

— Я очень благодарен вам за то, что вам небезразлична судьба оранжереи. Она ужасно запущена. Если вам что-то понадобится, дайте мне знать.

Николас поднялся. Элизабет тоже встала со стула, однако не двинулась с места. Уходя, он бросил на нее последний взгляд: платье немного помятое, подол выпачкан, такая желанная, как ни одна из женщин, которых он знал.

Войдя к себе в кабинет, Ник первым делом взялся за графин с джином. Завтра приедут гости: барон Сент-Джордж вместе с лордом Перси и Ричардом Тернером-Уилкоксом. В письме, полученном от них накануне, говорилось, что они собираются захватить с собой нечто «наверняка развеющее его хандру».

Ник еще никогда так не радовался их предстоящему приезду.

Элизабет лежала на кровати в спальне и смотрела невидящим взглядом на розовато-лиловый полог над головой. Она никак не могла заснуть. Мысли о графе не давали ей покоя. Она совсем не ожидала, что он станет перед ней извиняться.

С другой стороны, стоит ли этому удивляться? Она уже поняла, что Рейвенуорт серьезно относится к своим обязанностям, несмотря на свой безалаберный образ жизни. И тем не менее для Элизабет его извинения были полной неожиданностью. От человека, который привык, не раздумывая, брать приглянувшуюся женщину, а когда она ему надоест, безжалостно от нее отделываться, можно ожидать чего угодно, только не извинений.

Да и, по правде сказать, она их не заслуживала. Когда первоначальный шок прошел, поцелуй ей даже понравился. Чарующий и таинственный, как и сам Николас. И хотя Элизабет понимала, что должна сожалеть о происшедшем, ничего подобного она не испытывала.

Но ведь он женат, укорял ее внутренний голос.

Да, но он одинок, возражала она ему. Жена его бросила.

Нелепая, конечно, отговорка, попытка заглушить чувство вины, однако в глубине души Элизабет и в самом деле так считала. Рейчел Уорринг — не жена графу Рейвенуорту. У него нет жены, от нее осталось лишь имя, начертанное рядом с его именем в метрической книге какой-нибудь церкви. Перед лицом Бога он не женат.

Элизабет часто думала о том, как могла бы сложиться его жизнь, если бы он женился на женщине, которая любила бы его и не покинула, когда он больше всего нуждался в ее поддержке.

Но еще чаще она вспоминала тот поцелуй.

Внезапно ее бросило в жар, и она расстегнула на ночной рубашке верхнюю пуговку. Она до сих пор ощущала прикосновение сильного тела графа, его стальных мускулов. Лоб Элизабет покрылся испариной, соски под тонкой хлопковой тканью затвердели. Она понимала, что это не что иное, как желание. Она желала Николаса Уорринга.

Элизабет мало что понимала в отношениях между мужчиной и женщиной, но знала, что желание составляет неотъемлемую часть любви. Как-то в амбаре на сеновале в своем поместье она случайно увидела влюбленную парочку. Мужчина и женщина лежали обнаженные, сжимая друг друга в страстном объятии. Она, естественно, сразу же отвернулась и опрометью кинулась в дом, однако так и не смогла забыть ни выражения блаженства на их лицах, ни тихих страстных стонов.

Вспомнив теперь этот эпизод, Элизабет вдруг поймала себя на том, что вместо конюха ее отца ей представляется темноволосый, смуглый Николас Уорринг, сильный и мускулистый, с четко очерченным ртом и ласковыми губами. Боже Бравый! Она хочет его. Жаждет его прикосновений, поцелуев, ласк.

Никогда еще ни к одному мужчине ее не влекло так сильно, как к Николасу. По правде говоря, Элизабет даже боялась, что начинает в него влюбляться.

Господи Боже, да она, должно быть, с ума сошла! Ведь граф — единственный мужчина, которого ей никогда не заполучить.

Если бы только Элизабет могла вернуться в свое поместье в Вест-Клэндоне! Там бы она сумела преодолеть свое грешное влечение, забыть о тех чувствах, которые обрушивались на нее всякий раз, стоило Рейвенуорту появиться неподалеку. Однако Элизабет понимала, что ни о каком возвращении домой и речи быть не может. По крайней мере до замужества.

Но как раз выходить замуж Элизабет сейчас хотелось меньше всего.

Оливер Хэмптон окинул своих наемников критическим взглядом. Хороши, нечего сказать! У Ната Пила подбиты оба глаза, а возле носа огромная ссадина. У Чарли Барке-ра распухли губы, костяшки пальцев все сбиты, на подбородке — солидных размеров синяк, не говоря уже о сломанной руке, которая висит на перевязи поперек груди. Такое ощущение, что эти кретины вернулись с поля боя, а не с пустяковой операции.

Оливеру даже смотреть на них было противно.

— Меня тошнит от вас обоих! — яростно воскликнул он. — Я посылаю их выполнить пустяковое поручение, и оба раза вы умудряетесь вернуться с пустыми руками! Нужно было самому идти.