— Тринадцать, Цезарь.

— Так мало? Почему же ты пошел в армию? Кто твой отец?

— Гней Валерий Крисп. Он служил твоему отцу[29]в Галлии и Африке. И он… умер.

— Давно?

— Давно, Цезарь, мне было семь, когда его… когда он умер. И мать тоже. Я остался сиротой. А когда услышал, что тебе нужны добровольцы, решил поступить на службу.

Ну что ж, ты сделал правильный выбор. Из тебя получится хороший солдат. Если бы это был настоящий бой, ты бы спас много жизней и решил исход сражения. Ты заслужил награду, солдат. Будь ты постарше, я повысил бы тебя в звании… Надеюсь, ты еще дашь мне повод сделать это. А сейчас возьми.

Он сделал знак рабу, и тот подал мне кошелек, плотно набитый монетами.

— Благодарю, Цезарь. Я куплю на эти деньги хорошее оружие.

— Распоряжайся ими по своему усмотрению. И вот еще… В знак благодарности верному ветерану Божественного Юлия.

Он отстегнул золотую фибулу с изображением какого-то чудовища и протянул мне.

— Благодарю, Цезарь. А что это за зверь?

Послышались смешки, и я, кажется, покраснел. Один император остался серьезен.

— Это Лернейская гидра. Слышал про нее?

— Кажется, что-то слышал…

— Недалеко от греческого города Аргоса находилось огромное Лернейское болото. В трясине жило девяти- головое чудовище — гидра. Она подстерегала путников, которые, устав от долгой дороги, решали отдохнуть на пышной зеленой траве, покрывавшей болото. Когда такой незадачливый спутник оказывался поблизости, гидра с яростным шипением выползала из трясины, обвивала своим змеиным хвостом человека, затягивала его в болото и пожирала.

Вечером, когда гидра, насытившись, засыпала, ядовитое дыхание ее девяти пастей вставало туманом над болотом и отравляло воздух. Тот, кто хоть раз вдохнул этот воздух, заболевал и после долгой мучительной болезни умирал. Поэтому люди старались не приближаться к болоту.

И вот царь Еврисфей приказал Геркулесу убить Лернейскую гидру.

Геркулес отправился в Лерну на колеснице, которой правил его друг Иолай. Доехав до болота, Геркулес сказал Иолаю, чтобы тот ждал его с колесницей у дороги, а сам направился к болоту.

Гидра в тот час была сыта и дремала. Геркулес стал пускать в нее горящие стрелы, чтобы заставить гидру выползти из болота. И гидра не заставила себя долго ждать. Хвостом она обвила левую ногу Геркулеса, и все девять голов зашипели вокруг него. Геркулес завернулся в львиную шкуру, которая надежно защищала его от ядовитых зубов гидры, и стал мечом рубить одну за другой страшные головы. Но едва из раны стекала черная кровь, как на месте отрубленной головы вырастали две другие. Скоро Геркулес был окружен сотнями голов, которые разевали свои отвратительные пасти, пытаясь ужалить героя. Он не мог сдвинуться с места — ногу его обвивал змеиный хвост, рука устала рубить головы гидры. Вдруг он почувствовал боль в правой ноге и, нагнувшись, увидел рака, который впился ему в пятку. Геркулес засмеялся и сказал:

— Двое против одного? Это нечестно! Борьба неравна. Теперь и я могу позвать друга на помощь!

Он позвал Иолая. Геркулес дал ему факел и приказал жечь огнем рану, как только меч отрубит голову гидры. И там, где огонь касался обрубка шеи, новые головы уже не росли. Скоро последняя голова гидры была отрублена отважным героем Геркулес поднял ее, еще живую, и вынес с болота, чтобы закопать в землю. В черной крови гидры Геркулес смочил наконечники своих стрел. И теперь ничто не могло спасти того, кто был поражен такой стрелой.

— Я вижу, ты смышлен не по годам, Гай Валерий, и надеюсь, сможешь извлечь урок из этой истории, — закончил свой рассказ император. — А теперь ступай. И служи мне так же, как твой отец служил моему.

Так я заработал свою первую награду. Часть денег я отдал тогда Быку. Уж не помню, под каким предлогом. Просто понял, что в этом случае лучше поделиться. Бык не возражал. Он сказал лишь:

— Когда-нибудь ты станешь центурионом, парень. Только слишком не зазнавайся. А то я первый всю дурь из твоей башки выбью.

Признаться, эти слова Быка обрадовали меня едва ли не больше, чем награды императора. И это заставило меня задуматься. Ведь я пошел в армию не для того, чтобы сделать карьеру, и тем более не для того, чтобы защищать императора и Рим. Стоит ли государство, в котором богачи безнаказанно убивают простых честных людей, того, чтобы его защищали? Не знаю. Во всяком случае, я этого делать не хотел. И в легионе оказался с одной целью — добраться до убийц моего отца.

Но почему же я почувствовал себя чуть ли не окрыленным, когда человек, которого я ненавидел едва ли не сильнее, чем тех преступников, похвалил меня? Почему я с таким благоговением сжимал в руке фибулу императора? Ведь в какой-то степени он повинен в том, что знать творит беззаконие. И почему я так гордился, когда увидел значок нашего манипула на вершине холма? Ведь на самом деле, если подумать, я находился в тылу врага. Легион был всего лишь средством. И не было ни малейшего резона становиться героем. Так почему же?..

На эти вопросы у меня не было ответа. Я не стал ни на шаг ближе к своей цели, а чувствовал себя так, словно одержал свою величайшую победу. И даже мои сомнения не могли уменьшить мою радость.

А вечером, после отбоя, была драка с Луцием и Крысой. Остальные решили не вмешиваться. Я бы хотел сказать, что мне удалось одолеть их. Но это было бы враньем.

Отделали меня так, что на следующий день Бык назначил меня на легкие работы в лагере. Единственное, что мне удалось, — сохранить подарок Цезаря.

На фронт нас отправили на полтора месяца раньше положенного срока. Дела там были совсем плохи. Легионы несли тяжелые потери, сражаясь с плохо вооруженными и почти не обученными, но готовыми ради свободы на все повстанцами. Эти ребята делом доказывали простую истину: лучшего доспеха, чем мужество и уверенность в своей правоте, не существует. К тому же у них были неплохие командиры, понимавшие, что в открытом бою против легионов им не выстоять. Поэтому они нападали из засад, изматывали наши регулярные части постоянными стычками, нарушали снабжение, словом, вели самую настоящую партизанскую войну, которая оказалась очень эффективной. Когорты таяли на глазах.

Об этом нам рассказывали те парни, что побывали на передовой. Отпускники, раненые, вербовщики, гонцы — все они твердили одно: мы столкнулись на Дунае с ожесточенным сопротивлением. На счету был каждый легионер. Добровольцев уже не хватало. Молодых людей призывного возраста хватали прямо на улицах и приводили к присяге. Поговаривали, что Цезарь разрешил брать на службу даже рабов, давая им свободу, а после службы — гражданство. Ходили слухи и о том, что создают и небольшие отряды из гладиаторов. Но в это мало кто верил. Очевидно было одно — там, куда мы отправляемся, нас ждет кое-что похуже, чем Бык со своим витисом.