class="p1">— Мои крепостные давно уже свободные люди, — ответил Турчанинов.

— Вольную дали? — с насмешкой спросила Перфильева.

— Да. Моя совесть чиста. У меня нет рабов, которые бы работали на меня, не покладая рук день и ночь. И я не зверь, наслаждающийся муками себе подобных.

— Да вы, батюшка, никак карбонарий! — сказала Перфильева, глядя на Турчанинова с некоторой оторопью. — Нет уж, бог с вами, опасный вы человек!

Покрутив в воздухе сложенными вожжами, хлестнула лошадь, та рванулась, дрожки покатили по дороге.

— Нечего сказать, хорош был бы у моей дочки муженек! — прокричала Наталья Гурьевна, оглянувшись напоследок и крутя вожжами над головой.

Иван Васильевич проводил глазами быстро удалявшиеся дрожки, плюнул — экая скверная баба! — поворотил коня и пустился в обратный путь.

Пока добрался до дому, весь план дальнейших действий уже сложился в мозгу. Первым делом — навсегда расстаться с княжеским домом, как можно скорей. Сейчас надо вновь ехать к Сысою Фомичу, рассказать, почему дуэль не состоится, а заодно попросить лошадей — добраться до ближайшей почтовой станции. Не откажет же старик. К старому князю с такой просьбой Турчанинов ни за что в жизни не обратился бы.

Только под вечер, на закате солнца, воротился он к себе домой от Зотова.

— Воробей, укладывай вещи! — приказал встретившему его солдату.

— А что, вашскобродь, али уезжаем? — встрепенулся денщик.

— Уезжаем.

Воробей вытащил из-под кровати опустошенные, покрывшиеся пыльной матовостью чемоданы и принялся укладываться.

— А пожалуй, правильно, вашскобродь, делаем, — сказал он, сидя на корточках перед раскинутым чемоданом, из которого торчали сложенное бариново белье и пара щегольских сапог. — Правильно, говорю, что уезжаем. Нехороший здесь народ.

— Чем это нехороший? — рассеянно спросил Турчанинов.

— Грубый и дерзкий. Что лакеи, что конюха. Все с фасоном, на драной козе к ним не подъедешь. Мы-де княжеские... Правильно сказано: каков поп, таков и приход... Вот Тимофей Иваныч, молодого князя камердин, тот хороший старичок, тихий, богобоязненный.

— Ты не спрашивал его, как сейчас чувствует себя молодой князь?

— Спрашивал! — ухмыльнулся Воробей. — Аккурат встрел его, как на кухню ходил... Что ему делается!

— Кому что делается?

— Его сиятельству. Князю молодому.

— Как, то есть, что делается?.. Что за вздор несешь? У князя нога сломана, а он зубы скалит.

Воробей прыснул совсем уж непочтительно.

— Да не сломана она у него, вашскобродь.

Турчанинов нахмурился.

— Ты что? Пьян? — спросил строго.

— Никак нет, вашскобродь. А только нога у их сиятельства целехонька. Ну, может, вывихнул малость, а может, и вовсе цела... Мне Тимофей Иваныч по секрету сказывал. «Заперся, говорит, у себя, приказал всем говорить, что сломал ногу, а на самом деле совсем, почитай, и не повредил».

— Постой, постой, — пробормотал Турчанинов в полном недоумении, еще не смея поверить зародившейся вдруг догадке. — А как же, говоришь, за доктором послали?

— Эх, барин! Да нешто дохтура нельзя подмазать? Дохтур — он тоже человек...

Минуту Иван Васильевич глядел на рыжеусую конопатую солдатскую физиономию, по-свойски ему ухмыляющуюся, затем вдруг, закинув голову, разразился хохотом:

— Ай да князь!.. Каково?.. Ну и князь Илья!

ПИСТОЛЕТ ТОЖЕ ИНОГДА ИГРАЕТ РОЛЬ

Утром, как и было накануне условлено с Сысоем Фомичом, в ворота со львами, правя парой, въехал зотовский кучер и, завернув, молодцевато осадил сытых буланых лошадок у подъезда княжеского дома.

Турчанинов передал старичку камердинеру заранее заготовленное письмо князю Илье, в котором сообщал, что вынужден покинуть Подгорное, но всегда и везде к его услугам. Одновременно велел передать старому князю с княгиней, что благодарит за гостеприимство.

Накинув на плечи шинель и покуривая, Иван Васильевич стоял у тарантаса и наблюдал, как Воробей укладывает и привязывает чемоданы, когда на крыльце дома, в сопровождении двух лакеев, появился, видно, недавно поднявшийся с постели старый князь. Полосатый архалук его развевался, показывая исподнее, кисть надвинутой на брови шапочки болталась перед носом.

— Уезжаете? — крикнул он неестественно тонким голоском.

Турчанинов едва взглянул.

— Уезжаю.

— Что ж это вы, господин Турчанинов, не удостоили чести, не осчастливили своим посещением? — смиренно спросил старый князь. — Хоть бы проститься напоследок зашли. За хлеб-соль поблагодарили.

— За хлеб-соль я вас поблагодарил, — промолвил Иван Васильевич. — Через лакея. А руки я извергам и тиранам не подаю. Потому и не зашел.

Кильдей-Девлетов заморгал, опешив.

— Что-с? — выкрикнул петушиным голосом. — Как вы изволили выразиться?

— Извергам и тиранам, — раздельно, чтобы слышали все собравшиеся, проговорил Турчанинов.

— Люди-и! — Кильдей-Девлетов задохнулся, наливаясь свекольным багрецом, жила выступила на лбу. — Люди‑и!.. Сюда!.. Ко мне!..

Он хлопал в ладоши, собирая слуг. В парадных дверях показалось несколько лакейских физиономий.

— Взять грубияна! — кричал старый князь, вне себя, указывая пальцем на Турчанинова, и топал ногой, обутой в цветной казанский сапожок. — Взять его! Взять! Ворота закрыть!.. Хватай!..

Несколько дюжих холуев спустились с крыльца и хоть не вполне уверенно, с некоторой опаской, но все же стали было подходить к офицеру. Однако остановились, попятились. В руке Турчанинова вдруг тускло блеснул вороненой сталью ствол пистолета, поднятый кверху.

— А ну, — отступив на шаг, с нехорошей улыбочкой сказал Иван Васильевич, — а ну, кому охота получить пулю в лоб?.. Подходи.

Лакеи мялись, не решаясь приблизиться к офицеру с пистолетом. Никому не хотелось получить пулю в лоб.

— Экий разбойник! — пробормотал, сразу утихомирясь, Кильдей-Девлетов, растерянно и вроде даже с некоторым почтением глядя с крыльца на Турчанинова.

Продолжая держать карманный пистолет наготове, Иван Васильевич на глазах собравшейся княжеской челяди залез в экипаж, где на козлах, рядом с кучером, дожидался его порядком таки струхнувший Воробей. С нарочитой медлительностью поправил потертые кожаные подушки, уселся поудобней, запахнул шинель и крикнул кучеру:

— Пошел!

* * *

Оглядываясь, не следят ли за ней, расстроенная Софи торопливо шла по саду. Расправа Натальи Гурьевны с Дуняшей потрясла девушку. Такая бесчеловечная жестокость! Софи бросилась к матери, едва только узнала о ее решении выдать бедную девку за глухонемого дурачка, но как ни