– Посмотри, кто там.

Около калитки мялся-топтался какой-то мужичок в застиранной рубахе и большой кепке, надвинутой почти на самые глаза.

– Вам что нужно, гражданин?

– Вы Юлиана Берсенева? Или это… Кириллова?

– Я.

– Я – сторож. Здрасьте. Знакомиться будем или как? Я Петр Васильевич. Мне о вас уже доложили.

– Володя из Ханты-Мансийска?

Сторож сосредоточенно кивнул, при этом осматривая меня своими маленькими глазенками-бусинками:

– Вы, значит, того… приехали…

– Приехала, – эхом откликнулась я.

– Надолго ли?

– Не знаю. А что? Вам лично я мешаю?

– Нет, что вы, – опешил от моего напора сторож. – Просто зашел… поинтересоваться. Вы отдыхать приехали?

– Отдыхать! – выросла за моей спиной Тата. – Мять траву, валяться на лужайке и пить вино из одуванчиков.

– Каких одуванчиков? Они уже отошли!

– Отдыхать приехали. На курорт. В деревню Гадюкино. Еще вопросы есть? – подбоченилась Тата.

– Вы, я гляжу, уже оклемались, – раздался рядом мурлыкающий голос «ханты-мансийского козла». Он вынырнул из зарослей облепихи, разросшейся около забора; при появлении своего мучителя Тата кратко ойкнула и ринулась обратно в дом.

– Какие у вас есть еще вопросы? – повысила я голос. – Вы здесь допрос устраивать пришли, или как?

– Он просто познакомиться пришел. – «Ханты-мансийский козел» почесал в затылке и уставился на меня своими голубыми глазами. – Как и я.

– Мы с вами уже познакомились. Разве вы забыли? – парировала я.

– А с вашей подругой – еще нет. Она куда-то убежала. Стеснительная девушка!

– После ваших оскорблений вряд ли она захочет с вами знакомиться и общаться. Так что увольте.

Чемпион по вольной борьбе еще немного постоял у калитки, усмехнулся и зашагал прочь. Только колыхание золотых шаров указывало направление.

– А у вас что?

– Так, это, туды… – мялся сторож. – Взносы у вас неуплочены! И за газ. Мне ихний председатель сказал: как появится – требуй.

– Заплачу! – отмахнулась я. – Что еще?

– Пока все. А это… помощь какая не нужна? Ну, там, огород вскопать или… – он скосил глаза на участок, – траву покосить. Вон как все вымахало! Беру я немного. По-божески.

– Хорошо. Разберемся. Буду иметь вас в виду.

Сторож ушел, и я пошла на веранду.

Тата сидела, нахохлившись, на глазах ее блестели слезы.

– Ты что?

– Да как вспомню его слова о кошке драной, так обидки и берут.

– Ду-у-урочка! – протянула я и, подойдя ближе, обняла ее. – Какая ты дурочка-то! Сама все время говорила: не надо давать мужикам спуску. А здесь от слов какого-то мужлана разнюнилась.

– Сама не понимаю, почему так получилось, – пожаловалась мне Тата. – Только обидно, и все. Как никогда в жизни! И сама не пойму – отчего так? Вроде бы не нервическая я барышня, ко всему уже привычная. Жизнью бита-перебита, а слезу пускаю, как курсистка.

– Сейчас мы твою обиду чайком с мятой зальем. Мята у меня еще с прошлого года сохранилась. Ты хоть согрелась?

– А покрепче что-нибудь есть? – спросила Тата, смахивая слезу рукавом кофты.

– Где-то что-то было. Не знаю только, найду ли?

Я прошла наверх. Водку я нашла в комнате. Две бутылки. Нахмурившись, я обвела комнату глазами. Я вспомнила, как мы здесь стояли с Русей, какой красивый вид открывался из окна и как она меня спросила: «Ты меня никогда не обманешь и не предашь?»

– Нет, моя девочка, – сказала я вслух. – Никогда! Не предам и не обману.

Проснулась я оттого, что солнце вовсю светило прямо в глаза. Я не сразу сообразила, где нахожусь, но постепенно все всплыло в памяти: и Тата, и наш вчерашний приезд сюда, и перебранка с «ханты-мантыйским козлом»… и вечернее чаепитие.

Я посмотрела на часы и ахнула. Уже двенадцать часов дня! Здорово же я храпанула! Да и Татка, видимо, от меня не отстает: лежит небось и дрыхнет без задних ног; иначе давно бы стянула с меня одеяло. Я свесила ноги с кровати. Накинув халат, вышла на веранду. К моему удивлению, Тата стояла у плиты и жарила яичницу.

– Проснулась? – спросила она, не повернувшись ко мне.

– Как видишь. А отчего ты ко мне не пришла и не разбудила?

– Я заглянула к тебе, – пояснила Тата. – Но ты так сладко спала, что будить тебя – означало бы навлечь на себя смертный грех, а поскольку за мной и так грехов водится немало, то вешать на свою душу еще один я не захотела. Так что решила позавтракать в одиночестве. А ты тут и явилась.

– Говоришь, как будто и не рада мне.

– Ага! Лишний роток. Еще и на тебя яичницу теперь готовить надо.

– Обойдусь. Кстати, я ее и не очень-то люблю. Бутерброд с копченой колбасой меня вполне устроит.

– Ну и отлично. Чайник сейчас вскипятим и обдумаем план действий. – Тата сняла с плиты сковородку, на которой пыхтела и шкворчала яичница, и, взяв деревянную подставку, с размаху поставила сковородку на нее.

При этих словах я невольно поежилась. Мысленно я оттягивала этот момент, но и прятать голову в песок, как страус, было глупо. Я ведь приняла решение приехать сюда, приняла его я добровольно (хотя и под нажимом Таты, съехидничал мой внутренний голос), и поэтому отступать было поздно.

Тата как будто почуяла мое состояние.

– Эх, Юля! Трусиха ты настоящая. Раз мы уж взялись за это дело, идти нужно только вперед. Смелость города берет, так, кажется, нас в школе учил историк Святослав Викентьевич, светлая ему память!

– Все в порядке, – попыталась переубедить я ее. Еще не хватало – показать подруге свою слабость! Татка, конечно, очень близкий мой человек. Но на язычок ей лучше не попадаться. Сгнобит в два счета. – Просто я не представляю, как мы будем… действовать.

Тата издала звук, похожий на фырчанье:

– Все уже продумано, подруга, не боись! Сначала нужно опросить свидетелей по второму разу. Авось кто-то что-нибудь и вспомнит.

– Прошло время, – засомневалась я.

Тата смерила меня снисходительным взглядом с головы до ног.

– Вот именно: потому что прошло время, языки и развяжутся. Тогда они все были слишком напуганы. Полиция, то да се… А сейчас все расслабились. Прошло три месяца. Потом, мы – лица, властью не облеченные, и поэтому нас бояться незачем. А еще… – Тата замолкла и нахмурилась.

Но я слишком хорошо ее знала и поэтому спокойно сказала:

– Продолжай. Сказав «а», говори и «б».

– Я просто подумала… – Татка придвинулась ко мне. – Тот, кто причастен к этому, поймет, что за это дело взялись снова, и тем самым обнаружит себя. Мы как бы разворошим это осиное гнездо.