Степан вытащил гранату из-за пазухи, разогнул усики и чуть выдернул чеку. Взяв гранату в левую руку, а пистолет-пулемет в правую, встал и сделал шаг вперед.

Трое немцев стояли метрах в двадцати, нацелив оружие на него. А четвертый встал за Семеном. Того поставили на колени и велели заложить руки за голову.

— Брось оружие! — скомандовал самый большой из них. Степан отбросил МР в сторону.

— А гранату осторожно положи на землю, — насмешливо попросил другой фриц.

Степан выругался про себя, помедлил, не зная как быть. Рвануть гранату сейчас. Но враги, несомненно, успеют залечь, предварительно нашпиговав его свинцом. Погибнет только он и Семен. Бестолково и бессмысленно. И зачем только они полезли в этих фрицам, говорящим на русском как на родном?..

— Живее.

Степан вернул чеку на место и даже опять согнул усики. Положил гранату, катнул ее носком сапога и сделал два шага вперед.

— Ваша взяла, ублюдки фашистские! Ничего вам не скажу, стреляйте!

Артем подошел к парню, развернул его спиной, поставил на колени и быстро охлопал, ища оружие. Потом толкнул в спину, заставляя парня упасть лицом вниз, и криво усмехнулся:

— Как в кино — режь, не скажу! Герой, ети его мать! Олег привел второго, уложил рядом, отступил назад и глянул на своих.

— Пуля просвистела над головой. Взял бы чуть ниже и все. Каюк!

— Мужики, — проговорил один из пленников. — Вы свои что ли?

— Закрой пасть, мудила! — пнул его сапогом Герман. — Не то язык вырву.

После боя, как это всегда бывает, наступил отходняк. Пацаны стояли неподалеку от пленных, глубоко дышали, успокаивая нервы, и смотрели на лежащих в траве.

— Партизанен! — с ярко выраженным немецким акцентом сказал Артем. — Руссишь швайне! Потцтаузенд![12]

Немецкая речь не добавила оптимизма партизанам. Семен повернул голову к Степану и прошипел:

— Жратва, жратва! Доигрались! Конец.

— Надо уходить! — так же негромко говорил своим Артем. — Если немцы услышат стрельбу, пришлют сюда отряд. Нам лишние проблемы ни к чему.

— А с этими что? — спросил Витя.

— Допросим и отпустим.

— Заложат, — несогласно покачал головой Герман.

— А ты что предлагаешь? Завалить? Это же свои.

— Эти свои нас чуть на тот свет не отправили.

— Приняли за немцев. Не забывай, где мы. Это война.

Герман сердито хмыкнул, но настаивать на расстреле не стал.

Олег подошел к пленным, присел рядом. Резким, не допускающим увиливаний и запираний голосом произнес:

— Значит, так! Вы нам не нужны. За нападение на офицеров великой Германии вас надо расстрелять. Но мы сохраним вам жизнь, если вы ответите на наши вопросы. Малейшая неточность или молчание — и вам не жить. Ясно?

Партизаны молчали. Не знали что говорить. Предавать своих нельзя. Но если не отвечать — убьют. Вот и думай.

Это только в кино отважные советские партизаны гордо вскидывают голову и презрительно кривят губы в ответ на предложение немцев сдать своих. На самом деле молчать, зная, что тебя сейчас шлепнут, могут только очень и очень немногие. Еще меньше будет молчать, зная что его станут пытать. Зачастую это хуже немедленной смерти.

И не надо спешить осуждать их. Лучше представьте себя на их месте. Это вам сейчас начнут сдирать кожу и загонять иголки под ногти. Вам ножом будут ковыряться в животе. Вам состругивать с пальцев кожу и мясо до кости.

Перетерпеть такое могут только те, кто заранее психологически сумел отстроить себя от своего тела и погрузиться в своеобразный транс. Да, такое возможно, хотя из ста человек один-два терпят до конца. Остальные срываются. И потом. Перенести пытку — одно. А перенести отходняк после нее и после транса — другое. Нервную систему еще никто не пробовал отменить. И болевое воздействие ломает самых стойких…

…Олег, не меняя положения, врезал пистолет-пулеметом по шее партизана. Тот охнул и ткнулся лицом в землю.

— Ясно или нет?

— Дай-ка я, — Герман подошел ко второму и носком сапога поддел того под ребра.

Партизан скривился и заорал.

— Захлопни пасть, щенок! Тебя спрашивают — говори.

— Да, — сквозь всхлипы выдавил Степан. — Мы… скажем.

— То-то, — удовлетворенно хмыкнул Олег. — Какое сегодня число, месяц и год?

— Чего? — удивленно поднял голову Семен.

— Повторить?

— Нет! Я понял. Семнадцатое июля сорок третьего года.

— Уже лучше. Поехали дальше.

За пять минут он вытянул из партизан все, что те знали. Где какие немецкие части стоят, какими силами располагают. Где комендатуры, где районная управа. Сколько полицейских из вспомогательных подразделений. Где базируется партизанский отряд. Сколько человек, каковы задачи перед ним стоят. Где проходит фронт.

Партизаны, окончательно переставшие понимать, что происходит, и подгоняемые подзатыльниками и пинками, говорили искренне. Или почти искреннее.

Получив информацию, Олег оставил партизан лежать, а сам отошел с парнями чуть в сторону.

— Ну что, данные у нас есть. Конечно, не самые точные, но и этого хватит. Надо уезжать.

— А этих отпустим?

— Не с собой же тащить. Возьмем оружие…

— И одежду, — предложил Виктор.

— Зачем?

— Чтобы не очень шустро к своим бежали. Нам еще хлопот с партизанами не хватало.

— Угу. Идея. В общем, заберем все и отпустим.

Когда гестаповцы (партизаны на этот счет имели сомнения, но как же еще их называть?) объявили, что отпускают их, Семен сперва решил, что они так шутят. Дадут отойти метров на двадцать, а потом выстрелят в спину. Доверять врагам нельзя.

— А оружие? — несмело спросил Степан.

— Мы его заберем. Как трофеи. И еще — скидывайте одежду. Штаны и куртки.

— Зачем?

— За тем! — рявкнул светловолосый гигант. — Делай, а не п…ди!

Мат окончательно уверил партизан, что перед ними свои. И эти свои требуют отдать оружие и одежду?!

— Не дам, — дерзко ответил он. — Что же нам, голыми по лесу идти?

Судьба, как было сказано, отвлеклась на миг, предоставив Степана самому себе. Чем он немедленно и воспользовался, попробовав вскочить на ноги…

— Ах ты, лох! — взъярился Герман. — Зубы скалить вздумал! Чудовищной силы удар опрокинул Степана на землю. Второй удар выбил из него дух. И сознание.