– Да это любой знает! Ты чего-нибудь заковыристое спроси, если в разведку ходил и с немцами разговаривал.

«Заковыристое» спросить не удалось, герой не знал по-немецки больше ни слова. Он упрямо замотал головой:

– Слышать не могу этот язык, и вспоминать ничего не хочу!

Мы согласились.

И все равно это были счастливые годы.

Несмотря на неустроенность, плохое питание, постоянные тревоги, мы были по-детски счастливы. Дом глинобитная мазанка с довольно низкими потолками? Ну и что, крыша же над головой есть, не течет, и хозяева добрые, норовят помочь, чем могут. Кажется, мама сказала, что мы из Великокняжеского, то есть эвакуированы. Тогда лишних вопросов не задавали, все, кто прибыл с территорий, занятых немцами или близких к линии фронта, считались беженцами.

Многие теряли документы или вообще уезжали, уходили безо всего, им выписывали новые, основываясь только на словах. Неудивительно, стоило посмотреть в глаза несчастных, лишенных крова, потерявших родных, а иногда и надежду на возвращение к нормальной жизни людей, как все становилось ясно.

Некоторые бывали в пути обворованы, преступникам нет дела до чужих страданий, таким тоже выписывали документы с их слов. Это все я знала со слов взрослых.

Конечно, находились и обманщики, выдававшие себя за других, как проверить, кто ты, откуда ты? Документы, выписанные в пути, давали возможность получить новые по прибытии, например, в Ташкент. А дальше уж как получится.

Недалеко от нас жила такая семейная пара, однажды их арестовали, потому что они присвоили себе документы попутчиков, отставших от поезда где-то по пути в эвакуацию. И такое бывало. Но все же абсолютное большинство людей прибыли в Среднюю Азию в эвакуацию вместе со своими заводами, институтами, театрами, государственными учреждениями. Они честно трудились, стараясь внести свою лепту в будущую победу.

Вот это я помню хорошо: даже в самые трудные дни, когда шла Сталинградская битва, когда казалось, что страшная сила с черными свастиками вот-вот одолеет, все верили в победу Красной, а потом Советской армии.

Наверное, будь мама хитрей или изворотливей, она могла бы и нас выдать за беженцев, ведь она училась в Одессе и прекрасно ее помнила. Сознаваться, что они из Великокняжеского, нельзя, село немецкое, оттуда не отправляли в эвакуацию, а отселяли в самом начале войны.

Но мама не умела лгать, все, что она могла – не говорить всей правды, например, где ее муж и брат, где остальные родственники. Выдавать себя за беженцев мама с бабушкой не стали, они не отказались от биографии, но при первой же возможности предпочли покинуть Советский Союз, решив, что в Польше им будет свободней и спокойней.

Иногда я думаю, что было бы, останься мы в СССР? Как сложилась судьба? Стала бы я певицей?

Ну, что не встретила своего Збышека, ясно, польские инженеры не ездили в командировки в Казахстан или Узбекистан.

Но случилось то, что случилось, сначала бабушка и мама, потом я, как могли, боролись с несчастьями, сваливавшимися на нас, каждой хватило сполна, не сдались, победили. Маме досталось в полной мере – сначала страх осиротить меня и оставить без помощи бабушку, бесконечная борьба с чиновничьим произволом, борьба просто за жизнь, потом болезнь, приковавшая к коляске бабушку, а потом страшная катастрофа, превратившая в беспомощную куклу меня.

Сколько раз, просыпаясь ночами, особенно в реабилитационном госпитале, где маме не позволяли оставаться на ночь, чтобы я была вынуждена привыкать к самостоятельности, я боялась, что утром ее не увижу. Вернее, я не спала ночами, не могла закрыть глаза в одиночестве, все казалось, снова очнусь закованной в гипс по уши и никто не придет на помощь. Маме пришлось сделать тяжелый выбор между мной и бабушкой, думаю, ей помогла сама бабушка, понимающая, что мне помощь даже нужней.

Когда бабушка умерла, мне даже не сообщили, хотя, что я могла бы сделать? Ничего, даже проводить ее в последний путь не могла.

Часто повторяла тем, кто знал мою бабушку, что она лучший человек в мире. И несогласных со мной не бывало, Анну Фризен побаивались и любили.

Маме всегда было некогда, она много работала, ведь жили мы на ее небольшую учительскую зарплату, и воспитывала меня бабушка. Воспитала в строгости и скромности, как принято в немецких семьях вообще, и меннонитских в особенности. Девочка должна научиться вести домашнее хозяйство, уметь делать всю домашнюю работу – шить, вязать, готовить, должна быть аккуратной, трудолюбивой, терпеливой, усердной, работящей и при этом хорошо учиться. Ни в коем случае не сквернословить, должна быть скромной и вежливой.

Чистая одежда, чистый дом, чистая душа, все чистое, что довольно сложно в этом мире.

Я никогда не слышала дома грубых слов, не говоря уж о ругани. Конечно, этого не избежать вне дома, но хорошее воспитание как прививка, если дома не допускают мысли о выпивке, то человек и вне дома пить не станет, если родные не сквернословят, и у него язык не повернется произносить ругательства. А уж девочка, девушка тем более.

У меня была хорошая прививка в виде моей бабушки. Мне кажется, она и родилась в своих круглых очках с тонкой оправой, серьезным взглядом и зачесанными назад, аккуратно забранными в пучок волосами. У бабушки был мужской взгляд, поджатые губы, строгость в обращении и добрейшая душа.

Благодаря бабушке и маме мое детство не было босоногим в прямом смысле этого слова, моя обувь всегда была чистой, платья впору и выглажены, ленточки в косах нарядные, хотя и скромные, волосы вымыты. Можно иметь одно-единственное платье, но оно должно быть в порядке.

У нас не было возможности заказывать наряды у портних, мне даже концертные платья долго приходилось шить самой, но это не мешало выглядеть не хуже других. Главное – аккуратно. Это исповедовалось и в Польше, и в далеком Узбекистане. До Джамбула я себя помню плохо, во-первых, была маленькой, во-вторых, частые переезды не способствовали запоминанию лиц, жилья и событий.

В 1979 году я приехала на гастроли, в том числе и в Джамбул. Это было волнительно, хотя я прекрасно понимала, что через три десятка лет не узнаю город и горожане не вспомнят меня саму.

Конечно, не вспомнила и не вспомнили, но я не настаивала, мало ли как аукнется людям знакомство с иностранкой… Для Джамбула я была иностранкой.

И все-таки Узбекистан – это родина, в Ургенче мы прожили недолго, этот город я не могла помнить вообще, Ташкент не помнила, к тому же после землетрясения он отстроен заново и стал еще красивей. Не помню Орловку в Киргизии, там жили недолго. А вот Джамбул в Казахстане помню, там я пошла в школу уже без перерывов и училась до десяти лет, пока мы не уехали после войны в Польшу.

В памяти остался развозчик хлеба, скрип арбы (большой повозки), ажурные кроны деревьев, журчание воды в арыке и напев без слов, который обычно слышался из соседнего дома, там жил сапожник, который напевал, работая.

В памяти остались хорошие люди, добрые и вовсе не считавшие нас врагами народа только из-за того, что родственники расстреляны (а позже реабилитированы). Наверное, детская способность забывать плохое здесь ни при чем, мама и бабушка тоже вспоминали соседей и знакомых добрыми словами, в отличие от чиновников.