— Редкой души был человек, — произнесла она, — как большой ребенок, всему радовался. Он жил в мире, где была только доброта… Где-то находился мир наживы, преступность, грязь… — Валентина Николаевна посмотрела на вдову и замолчала: — Светочка, я что-то не то говорю?

— Все правильно, — тряхнула головой миссис Бедрик, — только вы не знаете, наверно, что Илюша в американской тюрьме сидел.

Светлана увидела удивленные лица окружающих и сама удивилась:

— В самом деле не знаете? Он недолго там пробыл. Илью Семеновича за контрабанду взяли. Сказали, что он незаконным образом ввез на территорию Штатов черную икру. И еще сигары из Гаваны… В тюрьме он с двумя русскими познакомился. Только когда те узнали, что он вроде как русский, сразу перестали говорить на своем родном, а перешли на какой-то особый язык. Илюша догадался, что это блатной жаргон, но то, о чем они говорили, было непонятно. А потом неожиданно вдруг стал понимать их разговоры. Даже сам удивился. Но все просто оказалось: он немного знал идиш, учил иврит, а слова в тюремном жаргоне почти все из этих языков. Так все просто оказалось. У воров «ботать» — значит разговаривать, выражаться. А «боте» на идиш — выражение. «Шахер махер» на идиш — продавать товар. «Фраер» на идиш — жених, а у воров — тот, кто не сидел в тюрьме. «Хана» на иврите — остановка в пути, или привал. То же самое значит «тахана», отсюда и название тюрьмы — таганка. У воров «хевра» — это банда, а на иврите — компания… Все было ясно. Только Илья Семенович не мог понять, почему они часто о молоке говорят. Подошел как-то к ним и спросил: «Уважаемые, у меня есть к вам маленький интерес: почему вы все время про молоко толкуете?» А те смеяться стали. А потом один объяснил, что «халав», конечно, обозначает молоко, но когда-то евреи в России собирали деньги для палестинских евреев, которые там жили очень бедно, и говорили, что собирают деткам на молоко. А кто-то пользовался этой халявой, вот отсюда и пошло слово. После того случая эти два человека стали с Илюшей общаться и даже помогли ему найти хорошего адвоката, которому сами и заплатили. Правда, потом, уже на свободе, приходили и чего-то требовали…

Миссис Бедрик рассказывала, и все ее внимательно слушали. Варя бросила взгляд на Андрея: молодой человек смотрел в сторону, хотя тоже все слышал, но, судя по его виду, и рассказ этот, и поминки действовали на него удручающе.

Варя наклонилась к нему и шепнула:

— Потерпи еще немного.

— …Илюша говорил, что те два человека были марвихерами, — продолжала миссис Бедрик.

— Уважаемыми ворами, — перевел Михеев. — Вообще, на идиш это означает «человек, который умеет делать деньги». Когда в девятнадцатом веке стали появляться хорошо организованные этнические преступные сообщества, самыми сплоченными были как раз еврейские. Те ребята могли спокойно при полицейских говорить на своем родном идише, а полицейские ни черта не понимали. А другие преступники поняли, какое это счастье — иметь свою феню. «Офен» переводится на русский как «способ». «Бетуй беофен» — выражаться особым способом. Отсюда и «ботать по фене». Идут, например, воры на дело. Одного оставляют на шухере. И если он видит полицейского, должен дать сигнал. А полицейские тогда ходили в черных мундирах. И вот тот, кто стоит на стреме, кричит «шухер!», то есть «черный». А «стрем» означает…

— Давайте сменим тему, — попросила Синицына-старшая. — Мы же тут совсем по другому поводу собрались.

— Наконец-то, — шепнул Андрей.

Он наклонился к Варе и коснулся губами ее щеки. И, отстранившись, шепнул:

— Не думаю, что они найдут убийцу. Но обещаю, что сам это сделаю.

Варя кивнула, решила не возражать. Вообще настроение и у нее было тягостное. К тому же приходилось пить вино, а она это делала не так часто и только когда было хорошее настроение — праздник, юбилей родителей, день рождения близких знакомых. А теперь голова была тяжелая, уши заложило, как в самолете, набирающем высоту. Звучащие рядом фразы казались отрывистыми и произносимыми без всякой связи с ее собственными мыслями. Люди вокруг почему-то не хотели говорить о смерти, хотя собрались именно по поводу ухода из жизни человека, которого все хорошо знали, уважали, любили…

«Жизнь такая короткая, — думала Варя, — что можно прожить, так и не узнав ее. Можно не увидеть чего-то очень интересного и важного, можно умереть, так и не испытав любви или настоящей дружбы. А можно, прожив в одиночестве, не узнать, что у тебя есть сестра. Какая сестра?..»

Варя посмотрела на склонившегося к ней Андрея. Молодой человек что-то спрашивал, а она не услышала ни слова.

— Голова кружится, — объяснила Варя, — не надо было пить.

— Да ты всего-то два бокальчика… Или три, — возразил он, заглядывая в ее глаза. — Ну ладно. Давай я отведу тебя в дом.

Молодой человек помог ей подняться. Шагнув из-за стола, Варя покачнулась. Куда-то поехали стены комнаты, и померк свет за широким окном. Что-то спросила мама, но Варя лишь помахала рукой, так и не узнав, что та хочет.

Они с Андреем вышли во двор Бедриков, но и свежий воздух не принес облегчения. Варя не чувствовала под собой ног, Андрей почти нес ее. Так они вошли в дом Синицыных, медленно поднялись по лестнице на второй этаж, вошли в комнату. Молодой человек положил Варю на кровать поверх покрывала.

— Что со мной? — прошептала Варя, видя, как темнеет пространство вокруг.

Она почувствовала, как губы Андрея касаются ее губ, но не смогла ответить. Вокруг уже была тьма и тишина. Но тишина была наполнена гулким пространством: в нем устало дышал отдыхающий ветер, пахло тиной и умирающими цветами. Постепенно в сознание пробился какой-то звук — звук далекий, монотонный и едва знакомый. Похоже было, что где-то очень далеко равномерно, монотонно и обреченно капает с крыши вода — слетает капля за каплей, ударяясь в мокрую землю, чтобы пропасть в ней навсегда. Звук приближался, и теперь уже Варя понимала, знала наверняка: кто-то идет к ней, приближается, стараясь двигаться как можно тише и злясь от того, что звук шагов выдает его намерения. Что-то большое — куда большее, чем человек, — подошло совсем близко, ужас смотрел на нее, замерев в пяти-шести шагах от кровати, оказавшейся вдруг посреди пустынного и страшного мира, а потом темный силуэт начал склоняться над кроватью. Варя хотела закричать, но страх схватил ее за горло, не давая вырваться ни словам, ни дыханью. И вдруг вспыхнул прямоугольник бледного света, и в нем показалась человеческая фигура. Человек, которого она не сразу узнала, стоял на пороге комнаты, не решаясь зайти. И только спустя несколько мгновений она узнала его и удивилась.

— Илья Семенович? — прошептала Варя. — Вам что-нибудь нужно?

— Папу твоего ищу, — смутился мистер Бедрик, — мы с ним должны были увидеться. Но он почему-то не спешит…

И тогда Варя испугалась еще больше, потому что мистера Бедрика больше нет, он умер, его убили. И сегодня Илью Семеновича похоронили, а потом, после кладбища, поминали… Варя уже не могла сдерживаться и закричала. Мистер Бедрик обернулся, вздрогнул и пропал, словно кто-то с пульта выключил изображение. И тут же нервно вспыхнуло бледное освещение ночника.