Страха не было. Суровый урок Персефония не пропал втуне, и теперь Сударый осознал, что не боится быть раненым. Голова работала ясно, и очень скоро он обнаружил, что без особого труда противостоит энергичному натиску. Залетай Высокович дрался так, как привык делать это на фехтовальной дорожке в спортзале, где можно пожертвовать одним очком, чтобы выгадать три. О том, что «одно очко» в данном случае будет означать не безобидное касание, а рану, которая может решить исход поединка, он, пожалуй, помнил, однако мысль его не поспевала за телом, совершавшим заученные движения. Непеняй Зазеркальевич, натренированный ловким и многоопытным упырем, отмечал в движениях соперника ошибку за ошибкой и был вынужден сдерживать себя, чтобы не нанести роковой удар.

«Пора что-то предпринимать, — подумал он, — покуда я его не убил…»

— Вы не пожелали разговаривать, — негромко произнес Сударый, готовясь уклониться. И правильно: модный юноша, даже не думая отверзать уста, тотчас ударил. — А напрасно! Я всего лишь хотел вам сказать, что… — он поставил блок и предпринял контратаку, — что Простаковья Добролюбовна — сущий ангел…

Наконец что-то дрогнуло в лице Пискунова-Модного.

— Не вам поминать ее чистое имя! — воскликнул он.

В это время Персефоний крикнул:

— Господа, вы выходите из кадра!

Окрик несколько сбил с толку Залетая Высоковича, и Сударый не замедлил воспользоваться этим: размахивая рапирой, будто собирался играть в лапту, он оттеснил соперника в центр кадра, торопливо говоря при этом:

— Отчего же? Как раз я имею право говорить о ней, потому что знаю тайну портрета, а вот вы бы лишний раз не трепали имя этой замечательной девушки, глупый вы мальчишка!

Кажется, ему удалось вывести Пискунова-Модного из равновесия: следующие два удара с его стороны были простыми и безыскусными, так что опасности не представляли.

— Как смеете вы такое говорить? Я на все готов ради нее…

— Ради себя, — поправил Сударый и сделал глубокий выпад, слишком поздно вспомнив, что Персефоний категорически запрещал ему подобные рискованные приемы.

Уцелел он, видимо, лишь потому, что уж такой-то глупости соперник от него не ожидал и предпочел отступить.

— Ради своего самолюбия, — быстро продолжал Сударый, — вы готовы пожертвовать ее счастьем…

— Господа, время экспозиции на исходе! — донесся голос Персефония. — Изобразите передышку.

Сударый тотчас опустил рапиру, надеясь, что, даже разозленный, Залетай Высокович не убьет безоружного противника. На миг ему показалось, что надежда пустая — такой яростный огонь горел в глазах модного юноши. Однако совесть победила.

— Эта глупая дуэль ставит ее в самое удручающее положение, — добавил Сударый.

— Вашими стараниями — уже нет, — прошипел в ответ Залетай Высокович. — Вы прекрасно придумали насчет этого оптографического спектакля, так что репутации Простаковьи Добролюбовны ничто не угрожает.

Секунданты поднесли им платки. Непеняй Зазеркальевич с удивлением обнаружил, что совершенно забыл о холоде и успел вспотеть.

— По-вашему, она будет счастлива, вспоминая об этом убийстве? — спросил он, глядя в глаза сопернику.

— О смерти того, кто опорочил ее своим грязным колдовством! — ответил Пискунов-Модный, бросая платок в руки Чихаева.

— О нет, столь низменные чувства не для ее тонкой и возвышенной души…

— Перестаньте! Что вы о ней можете знать?

— Я-то как раз могу. Потому что знаю про портрет.

Персефоний вернулся к камере, Курет Эпсумович уже поднял руку, чтобы снова дать сигнал, но тут до затуманенного яростью ума Залетая Высоковича начало доходить некое несоответствие.

— При чем тут портрет? Ведь он же — гнусная карикатура на Простаковью Добролюбовну.

— Вы его видели? Ну так и не выдумывайте.

— Отчего же, по-вашему, она впала в отчаяние?

— Уж конечно, не оттого, что была настолько глупа, чтобы поверить, согласно вашему выражению, в «гнусную карикатуру». Господи, и этот человек считает, будто он любит девицу Немудрящеву! — прибавил для пущего эффекта Сударый, закатив глаза. — Да вы же ее совсем не знаете, если не понимаете такой простой вещи… Вам даже в голову не пришло, что на самом деле отразилось на портрете.

— И что же?

Сударый не без труда сдержал радостную улыбку. Кажется, все заканчивается благополучно… Персефоний, хотя и перезарядил «Зенит», не спешил со съемкой, а с жутко важным видом что-то регулировал, давая оптографу время. Зрители уже расслабились, даже на лице главы магнадзора появилось нечто вроде облегчения, а городовой, выйдя в первый ряд, не отрываясь наблюдал за ходом поединка и азартно пояснял что-то горожанам, стоявшим поблизости.

— Что отразилось на портрете? — повторил Залетай Высокович вопрос.

— Снимок оказался много лучше, а не хуже, чем ожидалось, — как можно спокойнее ответил Сударый. — Мне ли вам говорить, что Простаковья Добролюбовна — натура впечатлительная и ранимая? Она увидела на портрете себя такой, какой хотела бы, но почему-то не может быть.

— По-вашему, такой малости хватило, чтобы ввергнуть ее в отчаяние?

— Нет. Сперва было потрясение. А в отчаяние ее ввергли вы, когда, вместо того чтобы поговорить с ней, принялись обдумывать убийство на дуэли. Она ждала ваших слов, а видела только мрачное лицо — вот и решила, что ее догадки правильны.

— Я вам не верю!

— Не хотите верить. Но в глубине души понимаете, что я прав. Прав я, наверное, и в том, что первым делом вы поделились бедой с Принципиалием Поперековичем?

— Да, это так.

— И он, конечно, даже не попытался рассеять вашу ярость, ни слова не сказал о Простаковье Добролюбовне, а вместо этого принялся расписывать меня как ничтожного мещанина, нахватавшегося верхушек магических наук? В общем, всеми силами подталкивал к дуэли, на которую сам однако не явился? — Пискунов-Модный не ответил, но по лицу его было видно, что предположение верно. — Послушайте, на нас смотрят, да и холодно просто так стоять. Давайте закончим спектакль, а потом отправляйтесь к Простаковье Добролюбовне и уговорите ее показать вам портрет. Если найдете, что я обманул вас, встретимся снова на любых ваших условиях и без назойливого внимания общества.

На них и правда глядели уже с недоумением.

— Позвольте, так дуэли не ведутся! — крикнул городовой.

— Господа, убедительно прошу не мешать нам, — строго ответил Сударый, оглянувшись. — Мы обсуждаем сценарий. Что вы решили? — понизив голос, спросил он у Залетая Высоковича.

Модный юноша кусал губы.

— Будь по-вашему. Но помните: если вы солгали, я разыщу вас и на земле, и под землей, и даже на другой планете…

— Очень хорошо, — кивнул Сударый, ежась на ветру. — Теперь нужно отснять несколько ударов, а потом я потребую заменить рапиры — у моих тупые наконечники. Персефоний, у тебя все готово? Начинай!