— Погоди, — оживился Сударый. — Ты хочешь сказать, что ходил в гости к своему брату, кажется, двоюродному, который…

— Не двоюродному! — перебил домовик. — Никакому не к двоюродному. Чего я к двоюродному пойду, если он сам каждую неделю прибегает, непоседа? Троюродный брат мой у Немудрящевых обретается.

Только сейчас заметил Сударый хитрую искорку в глазах Переплета.

— И что? — поторопил он.

Однако домовик не спешил.

— Так я и говорю: свиделись, потолковали, как промеж родных положено. Живут они не тужат, наш дом похвалили, да и своим гордятся. Так-то все у них ладом, и тяга в печи, и все такое прочее… Ну, в общем, видал я тот портрет, — без всякого перехода объявил Переплет.

— И что с ним?

Подробный ответ домового заставил Сударого рассмеяться, ибо хотя ровно ничего сам по себе не решал, зато подтверждал некоторые догадки… и, кажется, подавал надежду.

Отдыхать Сударому пришлось совсем немного, но проснулся он на удивление бодрым и даже раньше обычного, так что, когда Персефоний прокрался в спальню, чтобы разбудить оптографа традиционным внезапным нападением, Непеняй Зазеркальевич уже повязывал галстук.

— С добрым утром! — поприветствовал он упыря. — Извини, сегодня тренировку придется отложить. Вереда уже пришла?

— Да, кормит своего питомца шоколадом. Кто бы он ни был, по-моему, она его балует.

— Тогда выждем немного, пускай существо спокойно поест. Сколько у нас готовых к работе пластин?

— Пять штук.

— Маловато… Впрочем, помнится, сегодня клиентов немного, успеем сделать, если понадобится.

— Понадобится для чего?

Однако Сударый показал жестом, что не хочет говорить заранее.

— Выбор места и времени дуэли согласно правилам остается за мной? — уточнил он.

— Конечно, ведь вы — сторона вызванная. Вот если бы вы пожелали воспользоваться пистолетами — другое дело, тогда место и время выбирает вызывающая сторона.

— Но ты говорил, что огнестрельным оружием пользоваться на дуэлях запрещено.

— Не совсем так. Разрешено в виде исключения, но не рекомендовано. Да и без рекомендаций мало кто выберет пистолет, ведь в большинстве стран дуэли запрещены, а обеспечить надежную магическую защиту от мошенничества, сохраняя секретность предприятия, практически невозможно. Как помню, последним бретёром, дравшимся исключительно на пистолетах, был известный Жуликомо Козоностро, прирожденный маг и редкостный мошенник.

— Да-да, я как раз вчера о нем читал, — кивнул Сударый. — Только ничего толком не помню…

— Ну, некоторые из его фокусов не принято упоминать… Ловкач был редкий. На что только чары не накладывал: на порох, на кремень, на пыжи. В то время как раз ужесточили правила дуэльного кодекса, маги перед схваткой проверяли все подряд, так Жуликомо, мерзавец, что придумал: накладывал на шомпол «спящие» чары и, уже выйдя к барьеру, требовал перезарядить оружие. Все вокруг, понятное дело, спокойны, а он шепнет словечко — и готово, пуля мимо не пролетит. — Рассказывая, Персефоний увлекся. — В последний раз он стрелялся в Закордонии с неким Франтуаном де Фасоном с пятнадцати шагов. Как обычно, из-за женщины. Зима, а с Козоностро пот ручьем и вообще вид болезненный. Просит он у секунданта своего платок, становясь к барьеру, пот утирает, и вдруг его начинает, простите за подробность, тошнить, да так, что он аж на колени падает. Все, конечно, кричат, мол, поединок надо отменить, а он говорит, что ему уже лучше, только вот капсюль слетел и в снег упал (тогда как раз капсюльные пистолеты в моду вошли). Ему предлагают перезарядить оружие, а он: «Не надо, говорит, вот он!» — поднимает капсюль и насаживает под боек. Потом как ни в чем не бывало выпрямляется и стреляет в противника — бац! — наповал, точно в сердце. Секунданты, конечно, поспорили, но сошлись на том, что правила соблюдены — ведь сигнал к началу дуэли уже был дан, соперники встали к барьеру, а все остальное не более чем случайность.

— У него в кармане был с собой зачарованный капсюль? — спросил Сударый.

Персефоний кашлянул:

— В общем, верно, только не в кармане, а в желудке. Платок был пропитан рвотным составом. Понимаете, за карманами Жуликомо принято было следить с особой тщательностью, подозрения-то он давно вызывал. Но кому бы пришло в голову разглядывать, как он рядом со своим произведением в снегу ковыряется? Коротко говоря, уже во времена Козоностро на пистолетах дрались в основном маги высшей категории — там уже не столько пулями сражаются, сколько чарами.

— А разве нельзя заклясть клинок?

— Можно, только его проверить куда проще — это же в школьную программу входит. «Прикладное чароведение» за пятый класс, раздел «Магия в металлах», параграф третий, «Волшебное оружие».

— Ты так хорошо помнишь школьный учебник? — поразился Сударый.

— В детстве это был мой любимый параграф, — пожал плечами Персефоний.

Решив, что времени для поедания шоколада прошло достаточно, они спустились вниз, и там Непеняй Зазеркальевич задал Вереде несколько вопросов, на которые отвечала она крайне неохотно, лишь ввиду того, что речь как-никак шла о жизни и смерти. Персефоний слушал их разговор с удивлением: какое отношение имеют к дуэли сплетни досужих девиц, собравшихся полюбоваться на несчастье возлюбленной модного юноши? Когда же Сударый изложил перед сотрудниками итог своих размышлений, упырь сказал:

— Кажется, вы крепко не выспались, Непеняй Зазеркальевич. Или даже еще не проснулись.

— Я не хочу смертоубийства. И другого выхода, кроме предложенного, не вижу. Разумеется, если мне удастся поговорить с Залетаем Высоковичем и все ему объяснить, мы откажемся от этой затеи…

— Хорошо бы, — вздохнул Персефоний. — Если не возражаете, я, пожалуй, сейчас же пойду к нему уже без всякой конспирации.

— А прямое общение не будет нарушением правил?

Упырь посмотрел на Сударого со странной грустью в глазах:

— Вам ли об этом печься, Непеняй Зазеркальевич? Я давно предал забвению годы бурной юности, когда готов был удавиться за каждую букву дуэльного кодекса, но, поверьте, даже мне не по себе от изобретенного вами издевательства над вековыми традициями.

Сударый надел пальто и шляпу, Персефоний — старомодный плащ, при котором удачно смотрелось сомбреро, а он к этому головному убору питал особое пристрастие и носил даже в пасмурную погоду, когда не было особой нужды защищать глаза.

День и сегодня был неуютный. Ветер трепал последние ссохшиеся листья на ветках вязов, лицо кололи редкие крупинки снега, но в разрывах облаков уже просверкивало солнце, заливая серые улицы блеклой позолотой.

Оптограф повернул направо, завтракать в «Обливион», его помощник — налево, искать извозчика.

Сидя за столиком, утреннюю газету Сударый читал невнимательно: его больше интересовала публика. Смотрел-смотрел, но, хоть убей, так и не смог понять, то ли все вокруг такие мастера делать невозмутимое лицо, то ли скромная персона дуэлянта и впрямь никого здесь не интересует.