— Он поцеловал меня однажды, — призналась мне как-то утром Магдалина. — Роккино поцеловал меня прямо в губы.

Меня передернуло, когда я подумала о чужой липкой слюне, которая проникает в рот, заполняет твое личное пространство, только твое, тайное, интимное.

— Разве это не отвратительно? — спросила я исключительно из любопытства.

— Что ты такое говоришь? Отвратительно?! Видно, что ты мальчиков совсем не интересуешь.

— А знаешь, даже лучше: это они меня не интересуют.

Однако Магдалина возобновляла подобные беседы с ангельским коварством, и это ранило меня. Когда мальчики выходили из воды, мы шли по набережной, и ветер трепал нам волосы. Мы доходили до Торре Кветты, исследовали заброшенные пустыри, примыкающие к дороге. Годы забвения, сорняки, чахлые кустарники, ежевика, плющ, вьюнки, выгоревшая от солнца земля, ящерицы, мухи и осы. Это было наше королевство. Мы возвращались домой, когда желудки уже сводило от голода.

Я помню, как однажды днем Микеле пригласил меня прогуляться с ним.

— Я тебе кое-что покажу, — сказал он.

Стоял июль. Мы пересекли площадь Меркантиле, до краев наполненную солнцем и мухами.

— Куда мы идем?

— В одно место.

Я несколько раз пыталась протестовать, но все мои возражения или подавлялись в зародыше, или заглушались нервным смехом моего спутника.

— Хорошее или плохое место?

— Место, и все тут.

Мы шли по обычному маршруту, пока не добрались до Торре Кветты. Море было спокойным и тихим.

— У меня нет купальника. Я не могу нырять.

— Мы не собираемся плавать, Мария, купальник тебе не понадобится.

Перед глазами выросли клинья сероватых домов, раскинулся простор бесплодной земли, измученный треском цикад, а рядом с морем — остатки голой пустынной лачуги, которая, казалось, собиралась обрушиться в воду. Микеле присел за развалинами.

— Подожди здесь, — шепнул он. — Сейчас покажу.

Я скорчилась у него за спиной, и внутри стало зарождаться чувство, что сейчас мы совершим нечто недозволенное.

— Что мы делаем?

— Вот они. Смотри, смотри.

Тогда я и заметила Магдалину с Роккино, которые лежали на сухой траве. Он привлек ее к себе, они крепко поцеловались, а потом принялись сближаться и отстраняться, ласкать друг друга, касаясь раскаленных тайных точек на теле. Его руки заползали ей под юбку, проникали под тесную блузку, цепляющуюся за его сорочку. Через какое-то время Магдалина вытаскивала его ладони наружу, и игра начиналась заново.

— Зачем ты привел меня сюда? — спросила я, ошеломленная видом тела настоящей женщины, прячущей внутри себя сердце и разум ребенка. Когда она научилась такому? Кто ей объяснил?

— Просто так, ради смеха. Хотел показать тебе, чтó творит Магдалина.

Меня озадачило, что на лице Микеле нет никаких признаков тревоги. Его совершенно не удивляли любовные игры наших друзей и бархатистые, мягкие взгляды, которыми они обменивались.

— А разве ты не ревнуешь? Разве ты не говорил, что тебе нравится Магдалина?

Микеле почесал в затылке и перевел взгляд на мерцающее серебром море.

— Неправда, мне нравишься ты.

— Да ладно тебе! Брось, не говори ерунды.

— Нет, Мария, это не ерунда.

Круглое лицо Микеле окрашивалось в цвета его эмоций: бледнело, розовело, краснело. От смущения у меня перехватило горло, а взгляд заметался по сторонам, ища любую мишень, за которую можно зацепиться и передохнуть.

Магдалина и Роккино замерли, возможно, услышав шум.

— Пошли-пошли, давай, — прошептал Микеле, — иначе они нас застукают.

Я тихо последовала за ним обратно. По дороге мы не разговаривали. Я испугалась признания, которое неизбежно заставляло меня пересмотреть нашу дружбу и взглянуть на Микеле с другой, новой и смущающей стороны. Он, вероятно, молчал по той же причине.

Днем, когда все спали, я выскользнула из постели и укрылась в подвале в поисках одного из папиных комиксов, некоторое время назад привлекшего мое внимание. Я нашла его под стопками газет и грудой плетеных корзинок. Немного пыльный, но все еще в хорошем состоянии. Магдалина пробудила во мне неизвестные доселе ощущения. Я смотрела на обложку, ласково водя пальцем по буквам названия, очерчивая каждую по отдельности: «3-О-Р-А».

Вампирша Зора поражала крепкими круглыми ягодицами, грудью, чьи размеры превосходили любые фантазии, и крутыми белокурыми локонами. Фигурой она напоминала некоторых звезд американского кино.

Зора волновала меня не меньше Магдалины. Я снова и снова прикасалась к буквам ее имени на обложке, будто ребенок, который впервые смотрит на море и не отваживается войти в воду. Я часто моргала, руки тряслись от неуверенности и никак не решались перевернуть первую страницу. Мне стоило догадаться, что душа требует оставить в покое этот еще неизвестный мне мир. Но затем вновь явился образ Магдалины на траве, я опять увидела ее платье с сине-красным рисунком в клетку, коричневые кожаные сандалии и накрашенные ногти.

Наряду со страхом я ощутила жжение в животе. Я листала рассказы о Зоре дрожащей рукой, урывками выхватывая странные превратности ее вампирской жизни. Вот Зора столкнулась с пиратом по имени Сандоказ, но забавные перипетии сюжета даже не заставили меня улыбнуться, потому что меня неотступно терзал образ героини. В какой-то момент она оказалась окружена пиратами разных возрастов, маленькими и пылающими страстью. Ее плоть, в которую они впивались зубами, казалась мне белой как снег. Я не могла читать дальше: слишком много было путаницы, в которой тонуло греховное слияние тел. Я закрыла комикс. Сердце громко колотилось в груди. Я задержалась взглядом на фигуре Зоры, на ее обнаженных грудях и бедрах, на ослепительно-белой коже, а затем положила комикс туда, откуда взяла. Я понимала, что поступила плохо, и чувствовала себя виноватой, но в глубине души знала, что вернусь к Зоре.

Волнение терзало меня несколько вечеров подряд. Я изо всех сил пыталась заснуть, и дыхание Винченцо и Джузеппе мучительно гремело в ушах. Я вставала, вся в поту, и скользила вдоль стен, стараясь не шуметь. Останавливалась перед окном и молча наблюдала за тишиной ночи, искала в темноте злых собак, цепи и призраков, которые когда-то преследовали Винченцо во время ночных смен, но вместо этого замечала лишь нескольких кошек и парочку уличных хулиганов с сигаретами в зубах. Затем я подходила к двери родительской спальни и, если что-нибудь удавалось услышать, прижималась к ней ухом, затаив дыхание. Иногда доносились лишь бормотание и плаксивый смешок папы, мучившего других даже во сне. Но однажды вечером из комнаты раздались стоны. Я впервые наблюдала, как мама выражает свою суть — мелодично, мягко и интимно. Закрыв глаза, я представила во всех подробностях происходящее в спальне, каждое движение, каждый шепот. На мгновение мне привиделась Зора, но с лицом матери, вместе с толпой проклятых и бродяг, которые сгорали от страсти к ней. Меня охватили паника и чувство вины, поэтому я открыла глаза и побежала прятаться под одеялом. Меня трясло от ужаса, мутило от мысли, что я застала маму и папу в такой запретный момент. Вторжение в грезы родителей выбило меня из колеи, переполнило страхом, населило реальность, до тех пор простую и понятную, новыми образами, которые намекали, что у отца есть более хрупкая и податливая ипостась, и я никак не могла соотнести ее с ним. Я чувствовала себя грязной, в плену невообразимого греха, в котором невозможно покаяться.