Что она больше не вернется.

Что этот полицейский вовсе не собирался ее искать.

Косуке закричал.

Из темноты на него таращились лица незнакомых людей; одни улыбающиеся, другие гневные. Серые в лунном свете.

Косуке в обеих руках зажал деньги, которые оставила ему мать.

Словно сокровище.

— НЕТ! ПОЖАЛУЙСТА, НЕ НАДО! НЕ УХОДИТЕ! ПРОШУ ВАС!

У Косуке перехватило дыхание.

Страх захватил его целиком.

В этот момент в коридоре послышались голоса.

Включился свет.

Косуке вцепился в щиколотки монахини.

— Отпусти, дитя мое…

Но Косуке не мог позволить ей уйти.

— Я БОЛЬШЕ ТАК НЕ БУДУ! НЕТ! НЕТ! Я НЕ ХОТЕЛ! ПРОСТИТЕ МЕНЯ! ПРОСТИТЕ!

Другие мальчики тут же расхватали у него из рук деньги, что дала ему мама.

Рассерженная монахиня настойчиво пыталась отцепиться от него.

По рукам пошли его сэндвичи.

За мутной завесой облаков ухмылялась луна.

* * *

Господин Иесуги прохаживался вдоль рядов мальчиков, скользя взглядом по маленьким головкам.

Косуке чувствовал коленями ледяной холод камня. Он соединил ладони вместе, так же, как это сделали другие.

Полилась речь, и он закрыл глаза.

Какие-то странные слова.

Если закрываешь глаза, кажется, что это заклинание.

— НИКОГДА!

Голос господина Иесуги рокотал, словно просыпающийся вулкан.

Его шаги отдавались в часовне гулким эхом, и Ко-суке посмотрел на его ботинки. Они походили на блестящие баклажаны.

— Делая добро, да не предадимся унынию…

Господин Иесуги следил, чтобы все дети стояли на коленях как положено: спина прямая, руки вместе, — поправлял тех, кто портил картину.

— Ибо в свое время пожнем, если не ослабеем, — последнее слово он произнес с нескрываемым отвращением. — Послание к галатам, глава 6, стих 9.

Шаги господина Иесуги замерли рядом с Косуке. Он опустил ладонь ему на голову.

— Мальчики мои, — произнес он, издавая радостный вздох, — посмотрите в окно!

Все головы обратились к окну.

— Взгляните, как щедро одарил нас Господь. Запомните эти слова, мальчики: «И власть и слава наши парят меж небом и землей, как облака, шатры светила»[11].

Засвистел холодный ветер, и деревянные стены часовни застонали.

Косуке вообразил, как на них сверху смотрит ветер.

Рисованный домик-коробок посреди заснеженной травы, окруженный голыми деревьями.

— И ПОМНИТЕ! — Он улыбнулся Христу на витраже. — Здесь мы все сообщны. Мы сообщны, а потому возрадуемся. Ибо кто наслаждается одиночеством — тот либо дикий зверь, либо божество. Аристотель.

Господин Иесуги взирал поверх аккуратно стриженных голов коленопреклоненных детей, безмолвных и неподвижных, словно камни на дне колодца.

* * *

По ночам Косуке плакал.

Мальчики привыкли не обращать внимания на его слезы и зажимали уши.

Поэтому Косуке удивило, когда однажды, спустя несколько дней после его прибытия сюда, сверху свесились две ноги.

Мальчик по имени Кеи спрыгнул на пол, приземлившись неслышно, как кошка.

Косуке замер, по-прежнему стараясь заглушить свои всхлипы подушкой.

Кеи похлопал по его одеялу, но Косуке отвернулся лицом к стене.

Он почувствовал на плечах теплое объятье.

Постарался высвободиться, но Кеи не позволил ему, он был сильнее.

— Ч-ч!

Косуке подчинился. Сделав глубокий вдох, он принялся считать про себя до трех.

Потом до двух.

И напряжение спало.

Ивата почувствовал, что не может дышать носом.

Он открыл глаза.

Больничная палата.

Где это я?

Посмотрев вниз, он обнаружил на своем запястье ярлык с номером: Больница Университета Тиба.

На подоконнике — засохшие головки давно истлевших цветов. Снаружи темной змеей течет на восток канал. На улице дождь.

— Доброе утро, инспектор.

Напротив его кровати сидела обложенная бумагами Сакаи.

— И давно я здесь?

— Сутки. Потеря крови. Вывих лодыжки. Ушиб носа. Швы уже наложили, тебе идет. Не хочешь рассказать, как тебя угораздило?

— Черную «хонду» нашли?

— Ни следа.

Ивата уловил двусмысленность за ее словами.

— Что, Сакаи?

— Новое убийство.

— Это он?

— Похоже на то.

Ивата спустил ноги на пол. Голова раскалывалась от боли. Лодыжка казалась хрупкой, как стекло.

Сакаи бросила на постель пакет с неброской дешевой одеждой и бельем из супермаркета.

— Твои шмотки превратились бог знает во что, я их выбросила.

Ивата проковылял к ширме и переоделся. Когда он закончил, Сакаи открыла дверь и зацокала каблуками по коридору, где царила больничная суета. Ива-та еле поспевал за ней.

— Ничего не понимаю, — бормотал он.

— О чем ты?

— Кто-то пытался убить меня средь бела дня.

Сакаи остановилась и повернулась к нему:

— Ага. Кто-то. В черной «хонде-одиссей».

— Мне кажется или ты в чем-то сомневаешься, Сакаи?

Она подождала его, и они пошли дальше рядом.

— Ивата, я понимаю, ты в последние дни почти не спал, да и ел кое-как. Потом получил удар по голове…

Он резко рассмеялся:

— Очень мило с твоей стороны, но я видел то, что видел. Помедли я на долю секунды, и проблемы со сном показались бы безделицей.

Они дошли до лифта, Сакаи нажала кнопку вызова.

— Водителя разглядел? Номер запомнил?

— Нет.

— Значит, это мог быть кто угодно.

— Сакаи, и я и ты прекрасно знаем, кто был за рулем.

— Ты думаешь, что это убийца. Но ты не можешь этого доказать. Ты даже не можешь утверждать, что это не пьяный, который просто-напросто тебя не заметил.