Викторианские времена не раз называли эпохой идентификации, и такое название очень уместно. Развитие техники, приведшее к росту городов, породило и тягу к передвижениям: железные дороги и быстрые пароходы позволяли обычным людям с легкостью пересекать границы. Впрочем, преступникам — тоже, что было гораздо хуже. Сами города с их толпами незнакомцев были для преступника благодатным местом, где личность становилась понятием условным: прикрываешься фальшивым именем — и растворяешься в толпе. В итоге тревожность, присущая эпохе, породила идею необходимости издали опознавать преступника как такового. Однако индивидуальная идентификация, то есть способность найти конкретную иголку в плотном многонациональном стоге сена, — дело нелегкое, и перед викторианским обществом встал насущный вопрос о том, как это делать.

Чтобы идентифицировать подозреваемого, нужно в числе прочего уметь считывать информацию с обстановки на месте преступления, с жертвы или с самого преступника. В наше время самый известный способ для этого — задействовать отрасли криминалистики, такие как баллистика, дактилоскопия, серология и токсикология. Эти реконструирующие дисциплины Новейшего времени позволяют расследователям восстановить прошлые события через некоторое, иногда очень длительное, время после того, как они произойдут, — как, например, опознание по ДНК, введенное в 1980-х годах.

Однако в Викторианскую эпоху криминалистика находилась еще в зародыше, до конца XIX века не существовало даже такого понятия, как «место преступления». И криминалистические расследования в привычном нам виде — со строгими профессиональными протоколами, современными научными процедурами и оборудованными по последнему слову техники полицейскими лабораториями — начали проводиться лишь в 1930–1940-х годах.

И все же необходимость идентифицировать преступников стара как мир. Можно вспомнить Каина, который совершил первое описанное в истории человечества убийство и навсегда был заклеймен особым знаком — «каиновой печатью». Но как же идентифицировали преступников до середины ХХ века? Ответ лежит в плоскости символики, сферы знаков: если в наше время информация в основном считывается с места преступления, то раньше ее считывали непосредственно с преступника.

У того, кто расследует преступление, есть три возможности для идентификации подозреваемого. Он может сделать это после преступления, проведя криминалистическую экспертизу места происшествия. Может идентифицировать его во время совершения преступления через показания свидетелей. И как бы нелогично это ни звучало, преступника можно идентифицировать до совершения преступления, нанеся упреждающий удар, призванный защитить общество. Какой метод использует сыщик — зависит отчасти от обстоятельств, отчасти от того, какие средства ему доступны. Но также это в значительной степени зависит от того, как в данную конкретную эпоху относятся к преступлению, преступникам и наказанию.

В древности и долгое время после в западной культуре преступление рассматривалось как грех. В интересах общественной безопасности однажды выявленный преступник должен был нести на себе определенный знак: вспомните Эстер Прин из «Алой буквы» и заглавную букву, написанную мелом на одежде убийцы, которого сыграл Петер Лорре в триллере 1931 года «М», поставленном Фрицем Лангом. В Средневековье преступников часто помечали знаком, соответствующим виду преступления. «Клеймение и прожигание уха как способ обозначить статус изгоя для преступника были законным наказанием в Англии как минимум с конца XIV века», — писал один историк и добавлял:

Такие отметины давали тройной контроль со стороны общества. Видимые клейма служили предупреждением для честной публики. Теоретически они также удерживали людей от того, чтобы вести преступную жизнь. А до эпохи более-менее распространенной грамотности и подробных записей о преступлениях они могли «считываться» представителями закона как свидетельство предыдущего приговора: подозреваемых обычно раздевали и осматривали в поисках клейма.

В средневековой Англии нежелательные лица также имели дело с системой уличного правосудия, которое было связано с понятием преступника — это слово обозначало не преступника как такового, а человека, находящегося вне защиты закона. В судебных делах той эпохи обвиняемый в преступлении (или адресат гражданского иска), который не являлся в суд и которого власти не могли найти, мог быть объявлен вне закона. Любой английский подданный, обнаруживший такого человека, имел право поступить с ним как угодно, даже убить его[29]. «Объявление вне закона было смертной казнью той грубой эпохи, — писали историки ХХ века. — Преследовать изгнанного и ударить его по голове, как будто он дикий зверь, было правом и обязанностью любого законопослушного человека».

Однако ближе к эпохе Просвещения понятие о преступлениях и преступниках изменилось. Преступление теперь считалось плодом ошибочного этического выбора, и удаление такого человека из общества — для длительного размышления и осознания содеянного — давало ему возможность реабилитации[30]. Для людей той эпохи, впрочем, главным вопросом при встрече с чужаком был тот же, что и всегда: «Кто ты, с кем мне придется иметь дело?», как сформулировал это философ Иеремия Бентам в начале XIX века.

Поскольку, согласно идеалам Просвещения, увечье и самосуд прежних веков считались негуманными, государство начало вести подробные досье на преступников. Эти записи существовали главным образом для идентификации рецидивистов. Проверка каталогов в отделении полиции или в тюрьме могла подтвердить наличие прежних преступлений у человека не хуже, чем клеймо прежних времен. Однако в этой системе был один фундаментальный изъян: она оказывалась совершенно бесполезной, если подозреваемый брал себе другое имя, и этот факт сбивал с толку стражей порядка многие десятилетия.

В 1870-х годах Альфонс Бертильон, гражданский сотрудник французской полиции, изобрел более удачный способ идентификации рецидивистов. Прибегнув к относительно новому в то время искусству фотографии, он создал то, что мы сейчас называем официальным полицейским фото: анфас и профиль, присоединенные к картотечной записи. Та же карточка в изобилии содержала информацию о размерах тела человека. В полицейском участке или в тюрьме новоприбывших тщательно обмеряли, результаты сверяли с комплектом параметров, уже занесенных в дело. Совпадение, как утверждал Бертильон, могло служить доказательством личности даже в том случае, если осужденный сменил имя.