Дело Слейтера, кульминация века, «поистине загипнотизированного делением на классы» (по словам историка Питера Гея), стало иллюстрацией к обоим смыслам слова «класс»: оно сосредоточилось не только на низком происхождении Слейтера, но и на гибельных классифицирующих ярлыках, которыми давно уже наделила его главенствующая культура. Именно Конан Дойлю предстояло привнести в дело необходимый криминалистический подход. Именно этот подход — научный, рационалистический, изысканно абдуктивный — в итоге принесет освобождение Слейтеру, одному из самых «удобных чужаков» той эпохи.

Суд по делу Слейтера начался в 10 часов утра 3 мая 1909 года в Эдинбурге, в здании Высшего уголовного суда — главного уголовного суда Шотландии. Председателем суда был Чарльз Джон, лорд Гатри. Справа от него в георгианском зале суда сидели 15 присяжных (все мужчины), среди них владелец склада, отошедший от дел фермер, клерк, жестянщик и часовщик. Слева от лорда Гатри находилось место для дачи свидетельских показаний, напротив — столы для государственного обвинителя и защиты[35].

Главным государственным обвинителем, называемым «лорд-адвокат», выступал Александр Юр, ему помогали два заместителя. Его стол был завален вещественными доказательствами, в шотландской юридической практике называемыми «предъявляемые изделия». Обвинение планировало представить 69 таких предметов, включая рабочую шкатулку мисс Гилкрист, принадлежащую Слейтеру залоговую квитанцию, молоток и набор визитных карточек Слейтера, на которых был напечатан псевдоним «А. Андерсон».

За столом защиты сидели барристер Слейтера Александр Макклюр со своим помощником Джоном Мэйром и адвокат Юинг Спирс. Позади столов находилась скамья подсудимых, где будет сидеть обвиняемый, за ней — галерея, заполненная журналистами и любопытствующей публикой. В течение предстоящего четырехдневного заседания лорд Гатри с его рефлекторными викторианскими суждениями и Юр с его злобной дотошностью сделают больше всех — за исключением разве что прокурора Джеймса Харта — для того, чтобы приговорить Слейтера. Адвокат Макклюр с его бестолковыми речами поспособствует этому не меньше.

Из камеры, находившейся в подвале, Слейтер в сопровождении двух полицейских вошел в зал — или, скорее, вознесся, «как джинн в пантомиме», по выражению одного автора, — через люк в полу. Выглядело это как зловещее предвестье того, что позже могло произойти на эшафоте.

Дело против Слейтера было глубоко несостоятельным. Брошь-улика давно уже перестала быть отягчающим свидетельством, как и несостоявшийся ход с приписыванием Слейтеру попытки скрыться от правосудия. Также обвинение, даже после неутомимых поисков, так и не смогло продемонстрировать никакой связи между Оскаром Слейтером и Марион Гилкрист. Однако преступление уже стало газетной сенсацией, и полиция обязана была найти виновного. Волей случая в ее руках оказался более чем подходящий подозреваемый. И здесь, как и при процедуре экстрадиции, задача создания фальсифицированного дела против Слейтера была возложена на свидетельские показания.

«Свидетельства такого рода могут иметь некоторую ценность, если они идут как вспомогательные к солидному признанному факту, — указывал Конан Дойль. — Однако пытаться выехать на одной только идентификации — значит строить все судебное дело на зыбучем песке».

Процедура обвинения заняла первые два с половиной дня. В отличие от английских и американских судов, в шотландских судах не бывает открывающего выступления прокурора, вместо этого сразу вызывают свидетелей. Обвинители планировали представить их в количестве 98; помимо Ламби, Барроуман, Артура Адамса и разнообразных представителей закона в списке свидетелей значилось огромное количество соседей, утверждавших, будто они видели «наблюдателя»; велосипедный торговец Аллан Маклин, донесший полиции на Слейтера; судебные эксперты; клерк городской подземки и местный прокурор Харт. Список свидетелей защиты включал в себя всего 13 имен.

Давая показания для государственного обвинения, детективы Глазго красочно расписывали причину, по которой подозрение пало на Слейтера. «Одним из новых доводов против полиции, — говорилось в тогдашней статье в „Имперских новостях“, — является то, что присяжных во время суда совершенно сбили с толку насчет изначальной причины для ареста Слейтера… О броши-улике было сказано как можно меньше… Лорд-адвокат заявил присяжным, что описание, предоставленное свидетельницей Барроуман, было таким точным, что по нему полиция вышла на подсудимого».

Бесспорной звездой начального дня заседаний была Ламби, последней взошедшая на свидетельскую трибуну. «Показания Хелен Ламби стали заметно жестче за три месяца, прошедшие между нью-йоркским и эдинбургским заседаниями, — напишет потом Конан Дойль. — В последнем случае она выступала с такой агрессивной уверенностью, что при вопросе, напоминает ли плащ Слейтера одежду убийцы, она дважды ответила „это тот самый плащ“ еще до того, как плащ развернули».

Показания Ламби стали более жесткими и в других отношениях. В вечер убийства она сказала полиции, что не видела лица преступника. Позже, в Нью-Йорке, Ламби заявила, что узнала Слейтера по походке, росту и цвету волос. Теперь, при повторном допросе, проведенном адвокатом Слейтера Макклюром, она выступила еще более твердо:

Для такой новообретенной уверенности Ламби по поводу лица Слейтера имелась причина, хотя в течение многих лет она будет оставаться неизвестна широкой публике.