И все же Оксане было на что пожаловаться.

Смертельная скука преследовала ее ежедневно. Вечеринки и приемы быстро приелись. Она по-прежнему не видела никакой разницы между светским обществом Москвы и сельским клубом родной Новолипки. Москвичи, кстати, были еще хуже. Наглые, жадные, искренне считающие, что мир принадлежит им, они не стеснялись жить по принципу курятника: клевать ближнего и гадить на нижнего. Оксана старалась привыкнуть к этому, как и к постоянным отлучкам мужа в его холостяцкое гнездышко.

Парни из трио «Тротил» нестройной шеренгой потянулись к выходу. Блондин промямлил, что им завтра рано вставать и ехать на съемку. Люксенштейн милостиво кивнул. Дима снова бросил взгляд на стол, сглотнув слюну. Гия, заметивший этот взгляд, наклонился к уху Юрия:

– Пацан жрать хочет, а взять стесняется. Давай выйдем? Тем более что тебе, я так думаю, надо его… прослушать…

Слово «прослушать» Гия произнес весьма многозначительно, очевидно, полагая, что на «прослушивание» пригласят и его. Юрий частенько заставлял молодых парней ублажать не только его, но и его друзей и собутыльников, к коим относился и Кантридзе. Правда, это большей частью распространялось на безголосых бездарей, решивших, что одна ночь с крупным продюсером что-то изменит в их жизни. Своими настоящими «проектами» Люксенштейн ни с кем не делился. Каждого из трио «Тротил» он «прослушивал» самостоятельно, по нескольку раз до того, как сколотил из них группу, да и позже парни периодически оставались с Юрием, радуя его стареющее естество.

– Ты угощайся, а я пойду Гию провожу, – произнес Люксенштейн, поднимаясь с дивана.

Гия нехотя поднялся и нервной трусцой последовал к выходу, не переставая жаловаться на коварного Алмазова, лишившего его волос и репутации отважного разоблачителя псевдозвезд. Они вышли за дверь и притаились в коридоре. Гия скорчился от беззвучного хохота, глядя, как Дима жадно набивает себе рот едой. То, что парень был смертельно голоден, почему-то показалось Кантридзе невероятно забавным. Люксенштейн сурово посмотрел на Гию, но его и самого порадовало, что пришедший на прослушивание парень мечет со стола, как голодный волчонок. У парня прекрасный голос, он хорош собой, в перспективе из него можно вылепить настоящего артиста! Дела его идут не блестяще, а значит, не будет капризничать и легко согласится на все условия.

Проводив Кантридзе, Люксенштейн несколько минут сидел на кухне, курил сигару. Выждав десять минут, Юрий вошел в комнату. Дима вскинул на него испуганные глаза и покраснел, не зная, куда деть обглоданную почти до косточки куриную ногу.

– Кофе будешь? – буднично спросил Люксенштейн.

Дима нервно замотал головой – мол, «нет!», потом так же нервно кивнул.

– На кухне возьми и мне принеси, – устало сказал Юрий, развалившись на диване. – Сахар в шкафу, мне два кусочка. Чашки там же.

Дима мгновенно испарился.

Юрий заметил, что косточку он забрал с собой, чтобы обглодать ее в спокойной обстановке. Кофе Дима принес через минуту. Чашки были мокрыми, очевидно он сполоснул их перед тем, как налить.

Пили молча.

Дима не решался начать разговор. Юрий же, предвкушая скорую развязку, смотрел на Диму сквозь ресницы. Тот нервно ерзал на месте.

– Знаешь песню, которую Влад вчера пел? – вдруг спросил Юрий. – «Прощай» называется…

– Знаю, – смущенно признался Дима.

– Спой мне ее. Прямо так спой, акапельно.

Дима откашлялся и запел.

Юрий расслабленно лежал на диване, стараясь скрыть нарастающее возбуждение и восторг. В исполнении этого мальчика песня приобрела совсем другое звучание. Она стала трогательнее, чище и искреннее. Дима старался изо всех сил, вкладывая в незамысловатые слова всю душу.

– Хорошо, – произнес Люксенштейн со странной интонацией в голосе. – Только одно замечание. У тебя горло не прогрето как следует. Прежде чем распеться, нужно было выпить рюмку коньяку. Я бы налил, чтобы ты спел еще раз, но, похоже, бутылка уже пуста.

Дима перевел взгляд на пустую тару на полу.

Ему хотелось заплакать. Он даже хотел предложить сбегать в ближайший магазин за коньяком, но тут он вспомнил, что у него нет денег.

– Впрочем, есть способ не хуже, – вкрадчивым голосом произнес Люксенштейн.

– Я могу сходить на кухню и сделать гоголь-моголь, – предложил Дима.

– Не нужно никуда ходить, – улыбнулся Люксенштейн, распахивая халат.

Дима колебался лишь секунду…

Домой Дима вернулся только на следующий день, после ночи, сильно смахивающей на оргию. Продюсер был неутомим, Дима же мужественно терпел все, всерьез полагая, что от этого зависит его дальнейшая судьба. Ощущения были омерзительными. Зажмурившись, он кусал подушку от унижения и боли…

Егор, как ни странно, был дома.

Марина тоже сидела у него, в тонком халате, несмотря на довольно прохладную погоду. Ее простенькое лицо блистало свежим аляповатым макияжем. Марина сидела за столом, закинув ногу на ногу. Егор, увидев Диму, столь явно вдохнул с облегчением, что Дима позлорадствовал. В последнее время Марина его угнетала, а ее бесконечные сексуальные эксперименты с мужиками категории «кошелек на ножках» изрядно надоели. Запираясь в квартире, Марина плевать хотела на то, что Диме тоже нужно было где-то ночевать, и не открывала, как бы он ни стучал и ни звонил. В итоге Диме то и дело приходилось спать у Егора валетом, на узком, как боковая полка плацкартного вагона, диване. Егор мужественно терпел неудобства, но Дима не мог не понимать: ему это совсем не по душе.

Марина ела мармелад, который явно купила сама, поскольку мармелад обожала, как пресловутая няня из сериала. Егор сладкое не ел и томился, не чая избавиться от надоевшей гостьи. На Диму Марина посмотрела с неудовольствием: он помешал ей совращать Егора…

Дима бросил в угол пакеты, по-хозяйски налил себе чаю. Из пакетов посыпались упакованные в целлофан модные шмотки с хищными лейблами. Дима подавил ядовитую усмешку, видя, как округлились глаза Марины.

– Дима, – с плохо скрываемой завистью в голосе, спросила Марина, – ты что, ограбил банк?

– Не ограбил, а сорвал, – с гордостью ответил Дима, отметив про себя, что голос Марины дрожит.

Она недоуменно смотрела на него, а потом, не выдержав, принялась потрошить пакеты, то и дело издавая возгласы удивления. Лицо Егора было непроницаемым, однако он явно понимал, что произошло. Марина рылась в вещах, прикидывала их на себя, словно не понимая, что тряпье мужское, стонала, как раненая кошка, всхлипывая от ничем не сдерживаемой зависти.

– Димка, – прерывающимся голосом сказала она, – тут барахла штуки на две баксов, если я не ошибаюсь. А я не ошибаюсь. Откуда у тебя деньги? Ты правда в казино выиграл?

– Вот еще, – самодовольно произнес Дима, раздуваясь, как барабан. – Люксенштейн дал. Мы с ним заключили контракт. Он берет меня под свое крыло…