В любую погоду они часами сидели на веранде и, держась за руки, шепотом вели задушевные беседы. Констанция едва помнила, о чем они говорили, но до сих пор не забыла того, что она в это время чувствовала. Было нечто трогательное в том, как он называл ее по имени, она помнила их мечты о совместной будущей жизни и легкое покалывание и теплоту его губ, когда они целовались. Чудеса первой любви.

Найджел ухаживал за ней семь месяцев, и, если бы он остался в Америке, ее родители наверняка бы сочли его подходящей парой. Но что-то случилось у него в семье, и ему срочно пришлось вернуться в Англию. Хотя Констанция была уверена, что отец не позволил бы ей жить за границей, Найджел ей этого даже не предложил. Он не заводил разговоров ни о встречах в Лондоне, ни об отчаянных попытках сбежать и тайно обвенчаться. Когда Констанция пришла на станцию его проводить, она уже чувствовала себя брошенной; несмотря на его поцелуи и слезы, она знала, что больше они никогда не увидятся. Сердце ее было разбито – она весь вечер горько рыдала, ее искаженное плачем лицо покраснело и опухло, и только поздно ночью, изможденная, она заснула.

Вскоре после отъезда Найджела отец, чтобы немного приободрить дочь, попросил ее разливать пунш на послеполуденной вечеринке, устроенной в честь новых профессоров. Там-то она и познакомилась с Джорджем Стоуном – профессором географии на тринадцать лет старше ее. Когда на следующий день он пришел к ним с визитом, Фэйт объявила Констанции: «Там в гостиной тебя ждет некое ископаемое». Через месяц – все случилось с поразительной быстротой и одновременно с соблюдением всех формальностей – они были обручены, а вскоре поженились. И вот восемь лет они вместе.

– Дороти! Эли! Оскар! Уинфред!

Визгливый женский голос отвлек Констанцию от мыслей. Она обернулась в сторону крика и увидела вереницу белобрысых детей, которые изо всех сил топали ботинками по дощатому полу палубы, а за ними шли их взмокшие родители. Самый младший ребенок был возраста ее старшей дочери, а остальным троим было лет по десять.

– Доброе утро! – Констанция вежливо кивнула матери.

– Здравствуйте! – отозвалась мать, в то время как ее муж опустился в шезлонг. – Мы Андерсоны.

От такого представления Констанции стало не по себе – рядом с этой компанией она мгновенно ощутила свое одиночество. Андерсоны – вот уж клан так клан. А как же ей теперь представиться? Я – Стоуны?

– Рада с вами познакомиться, – только и сказала она.

Наблюдая за детьми, Констанция вдруг осознала, насколько она скучает по своим. С каким удовольствием она бы взяла в это путешествие своих девочек! Она вмиг представила их рядом с собой: младшая Сьюзен скачет по палубе, а две старшие, облокотившись о перила, высматривают в море китов. А Джордж? Чем бы тут занялся Джордж? Наверное, ввязался бы в бесконечные разговоры с ее соседями по столу, мистером Томасом и капитаном Филдингом, и стал бы обсуждать с ними темы, которые наводят на нее невыносимую скуку: автомобили, охоту, рыбалку и свое неуемное восхищение Теодором Рузвельтом… Их серьезная мужская беседа наверняка пришлась бы ему по нраву.

– Я хочу играть в палубный теннис! – вскричал кто-то из белобрысых Андерсонов.

– Нет, в шаффлборд! – завопил второй.

– Ты дурак! Пинг-понг гораздо интересней! – перебил его третий и в подкрепление своих слов высунул язык.

Мать умело утихомирила мальчишек и предложила им вполне логичный порядок игр. Но до того как отпустить их играть, спросила, не голодны ли они, не хотят ли пить и не нужно ли им сходить в туалет.

– Дороти! Ни в коем случае не снимай свитер! – крикнула она вдогонку.

Констанция бросила взгляд на девочку и улыбнулась: на ней были знакомые серые кожаные туфли. Серебряные башмачки Мэри Джейн. Когда Констанция была ребенком, она, прочитав книжки о волшебнике Изумрудного города, отчаянно мечтала, чтобы порывом ветра ее унесло в новый мир, к семье, где взрослые хотят только одного – пуститься вместе с ней в приключения. Эти взрослые, хотя и были они из соломы или металла, никогда не злились и не грустили, они были добры и любили получать удовольствие. В детстве Констанция то и дело писала рассказы о счастливых семьях: о красивой девочке, которую обожали родители, у которой было множество старших братьев, и все они жили на чудесной ферме. А когда Констанция стала взрослой, она всеми силами старалась быть хорошей матерью, она оделяла своих дочерей неиссякаемой любовью и никогда не делала между ними различия.

– Дороти! – снова вскричала мать Андерсонов и, бросив в сторону Констанции извинительный взгляд, ринулась к игровой площадке.

Констанция улыбнулась: до чего же все матери друг на друга похожи: одни и те же тревоги, одни и те же жалобы и одни и те же трудности. И тут она вспомнила о своей матери.

Констанция упрямо встряхнула головой – нет, о ней она думать не будет – и достала из сумки банан. Не успела она его почистить, как вдалеке появился корабельный фотограф. Он шагал по палубе вместе со своим помощником: они делали семейные портреты, фотографировали путешествующие пары и пассажиров, подружившихся на борту «Парижа». Поедая банан, Констанция наблюдала, как пассажиры, прислонившись к перилам, позировали фотографам. Помощник выдавал каждой группе спасательный круг с надписью «Париж», и те, кто был в группе, сгрудившись вокруг него, улыбались фотокамере.

Констанция остановила взгляд на позировавшей фотографу молодой паре – явные молодожены. Он обнимал ее за плечи, и оба сияли от счастья. Констанция видела их и раньше: уютно примостившись вдвоем в одном шезлонге, они сосредоточенно трудились над кроссвордом – всеобщим новомодным увлечением, – и оба грызли один карандаш. От поцелуев у них, наверное, все еще захватывает дух, и они все еще тешатся несбыточными мечтами.

Следующей была большая семья по соседству с Констанцией. Помощник фотографа протянул спасательный круг самому младшему из детей. Тот просунул голову в отверстие и хихикнул. А мать тут же запела: «Улыбнись, сыночек!», и мгновенно непосредственная улыбка мальчика стала натянутой – вымученной гримасой с нелепым оскалом.

Затем фотограф подошел к шезлонгу Констанции.

– На память для ваших домашних, мэм? – Он приподнял соломенную шляпу и едва заметно улыбнулся в усы.

– Нет, спасибо. – Она отрицательно покачала головой.

Грустно позировать одной, да еще с бананом в руке.

– Ну что вы, мадам! Вы такая хорошенькая! – подмигнув, продолжал фотограф, в то время как его помощник соблазнительно махал перед ней спасательным кругом. – Неужели не хотите?

– Нет, не хочу, – ответила Констанция и погрузилась в книгу в надежде, что фотографы оставят ее в покое.

Они двинулись дальше, и Констанция, исподтишка наблюдая, как они фотографируют очередную пару – судя по шляпам и сапогам, из Техаса, – вдруг подумала: а если бы она здесь была вместе с Фэйт? Стали бы они фотографироваться? Констанция даже представить себе не могла, что Фэйт, оказавшись рядом с ней на палубе «Парижа», улыбнулась бы фотокамере. Будь ее сестра здесь, на плывущем домой корабле, она бы скорее походила на несчастную жертву, на человека, приговоренного к смерти. Затем она вообразила, как ее семья снимается на палубе возле перил, на фоне сверкающего моря. Она рядом с Джорджем, на руках у него маленькая Сьюзен, а Мэри и Элизабет стоят перед ними и держат в руках спасательный круг. Констанция представила знакомые улыбки девочек и, словно делая воображаемый снимок, резко закрыла глаза. Интересно, Джордж тоже улыбнется? Но как она ни старалась представить себе его улыбку, перед ней вставало лишь важное, серьезное лицо мужа на снимке, который лежал у нее сейчас в каюте.