там, и там. В мире живых и в мире мёртвых. И ни в одном мире не считается за своего. Он наполовину мёртв, поэтому не может полноценно находиться среди живых, и в то же время наполовину жив, поэтому его не принимают мёртвые. Умереть или ожить до конца он не может, потому что находится в состоянии абсолютного равновесия.

— Какие ужасы, — сказала я — меня передёрнуло. — Ну и сны вам, Константин, снятся.

— Очень остроумная метафора, — сказал Мирослав. — Мне нравится.

— Давайте за мир живых, — воскликнула Полина, и все подняли бокалы и чокнулись.

Я пила терпкое сухое вино и заедала его пищей такой простой и незамысловатой, что мне и в голову раньше не приходило получать от неё столько удовольствия. Было очевидно, что если хоть что-нибудь убрать из этой обстановки — кого-то из компании, или музыку, или квартиру Мирослава — всё, чудес с едой бы не происходило и эфемерное счастье так и мерцало бы на краешке, как фата-моргана, не подходя близко. А так оно охватывало с головой. Я поняла, каким образом наступил катарсис от вчерашней музыки. Это была тоска и боль когда-то ушедшего и недоступного, юношеского прошлого, может быть — когда-то потерянной единственной возможности жить полной и до конца искренней жизнью. Восторг от страдания, избавление от бесов.

— Пойдёмте в соседний дом, там делают кофе на банановом молоке.

Мы одевались и шли на улицу, через дорогу к соседнему дому, стояли в очереди в девятом часу вечера, пили кофе на банановом молоке, рассуждали о драматургии и квантовом компьютере, возвращались кучками по трое к Мирославу домой и уже с новыми силами, но совсем расслабленно, слушали музыку. Мирослав и Макс делились опытом поездок в зарубежные страны — их насчиталось около сорока пяти; Полина очень серьёзно разбирала с Виталием социополитическую подоплёку древнескандинавских мифов; Михаил пил и то и дело вставал, чтобы рассмотреть вплотную несколько картин, висящих в гостиной Мирослава; Костя непрерывно острил и прервался только один раз, чтобы спросить у меня:

— Ну что? Ты не надумала ещё переезжать?

— Надумала, — спокойно и серьёзно сказала я, не отрывая подёрнутого туманом взгляда от рук Мирослава. — Я уволюсь и перееду в Питер.

Мирослав кинул на меня один из своих всепроникающих взглядов и чуть заметно улыбнулся.

— Я устрою тебя в Михайловский театр, — сказала Полина. — У меня там друг, я с ним говорила. Им нужен филолог. А со временем ты сможешь там разработать программу восстановления танцоров после спектаклей. С твоими чудесными курсами!..

— Или к нам можно, — сказал Макс, глянув на Михаила. — Мих, у нас же открывается вакансия техписателя в следующем месяце?

— Я пока её держу, — изрёк Михаил, раскачиваясь на пятках перед портретом Алисы Фрейндлих. — Сначала нужно, чтоб ты доработал старт проекта.

— Доработаю, — с лёгкою душой пообещал Макс.

Я почувствовала себя жертвой какого-то неумолимого и очень большого течения, природы которого я не понимала, но которому не хотела противиться, потому что знала точно, что оно несёт меня к самой себе.

Не знаю я, известно ль вам,

Что я — певец прекрасных дам,

Но с ними я изнемогал от скуки…

А этот город мной любим

За то, что мне не скучно с ним.

Не дай мне Бог, не дай мне Бог,

Не дай мне Бог разлуки.

В тот день я ещё видела на Неве парусные яхты. Они были как прощальное напоминание о том, что всякое лето рано или поздно заканчивается, но если мы не желаем мириться с этим до конца, значит, мы верим, что оно начнётся снова.

Я не помню своей дороги назад в Москву. Прошло ещё два дня, прежде чем я перенеслась туда — и это отсутствие, и это возвращение пугали. Тогда я включила Дэвида Ковердейла, и сразу стало легче. В ту ночь появилась запись в дневнике: «Ловлю себя на том, что не могу забронировать столик в Шоколаднице, потому что не могу ответить на вопрос, который задаёт мне сайт: «Москва — это Ваш город?»

* * *

«Ты не знаешь, на нашем кладбище начальство есть какое-нибудь?»

«Конечно, министра недавно хоронили».

(х/ф «Белые росы»)

— Это всё бездарное управление, — сообщил Кирилл, глядя честными глазами в лицо Ире. — Из-за него сейчас в стране происходит то, что происходит.

— Кирилл, у тебя выходные были? — осведомилась Ира.

— Да. Мы с дочкой ездили на природу, и она лицезрела, к чему приводят бескультурие и пьянство. На другой стороне реки отдыхала небольшая компания, они развели костёр, напились, стали друг за другом гоняться и кидаться чем-то, и в какой-то момент у них рядом загорелся куст. Потом — дерево, а потом соседние. Пожарная не ехала, потому что этот участок как бы ничей, он не лежит ни в чьей юрисдикции. Без власти.

— Анклав анархии? — уточнила Ира.

— Да, можно так сказать.

— И чем кончилось?

— Пьяные идиоты быстро протрезвели, сначала пытались потушить водой из реки, потом собрали свои вещички и умотали оттуда. А деревья просто сгорели. Теперь там на месте отличной приятной полянки с пляжем для шашлыков — горелая пустошь с чёрными корягами.

— Вот тебе отличнейший образец анархичного устройства, — резюмировала Ира.

— Да, ты права, — подумав, согласился Кирилл. Ещё немного подумав, добавил: — Это всё от бездарного управления.

У дверей инженерного центра поднялась волна восхищения — влетел взъерошенный, как попугай жако, Доцент. Он пролетал между рядами офисных столов, слегка кланяясь и пожимая руки, и принимал со всех сторон сентенции сочувствия, сарказма и изумления.

Был двенадцатый час, а Доцента потерял гендиректор ещё в половине десятого. Вслед за гендиректором его потерял весь инженерный центр, руководство программы и отдел кадров. Ему звонили и писали, но телефон Доцента не отвечал. Доцент перезвонил только Ире и только в районе одиннадцати и доверительно попросил сообщить Кириллу, ибо тот не берёт трубку, что он сейчас приедет и что телефон всё это время лежал на первом этаже дачи, а спал он на втором, отчего-то уверившись, что сегодня воскресенье, поскольку половину субботы провёл на работе.

— Привет, Кирилл! — с великой любезностью и симпатией сказал он своему начальнику, когда смог добраться до своего рабочего места и отвесил поклон Ире.

— Я не желаю с тобой разговаривать, — голосом усталого конферансье изрёк Кирилл и не обернулся.

— Что, меня тут сильно искали? — с широкой сконфуженной улыбкой спросил Павел.

— Я последний раз слышала столько мата от генерального, после того как пропустила в почте письмо НАМИ, адресованное директору программы, — сообщила Ира.

— Не произноси больше при мне слово НАМИ, — неприязненно